Расслышать умерших - Франсуа Брюн

Древним египтянам был хорошо знаком тот двойник, о котором мы говорили: они называли его Ка. Из этого, конечно, еще не следует, что все тайны смерти были ими раскрыты. Хотя авторы многих книг по древнеегипетской культуре очень любят утверждать, что египтяне знали абсолютно все, это, конечно, не совсем так. Сама способность нашего двойника к жизни за пределами смерти зависела в древнеегипетском сознании от сохранности нашего земного тела. Поэтому они и прилагали столько невероятных усилий для того, чтобы уберечь плотскую оболочку не только от разложения, но даже от случайных грабителей. Отсюда же и то беспокойство, которое охватывало египтян, например, при смене власти или политических неурядицах: ведь тогда у них уже не было абсолютных гарантий, что их тела не подвергнутся разрушению.

К тому же, само толкование Ка как нашего «двойника» довольно сомнительно. Это скорее, по мнению египтологов, некий витальный принцип, основа жизни, так что автономия его существования весьма ограниченна. А в некоторых религиозных течениях, похоже, гарантом бессмертия выступал, скорее, Ба, а это уже ближе к нашему понятию души: его и изображают в виде птицы.

Верно, однако, то, что у египтян впервые в истории нашей западной цивилизации возникла твердое верование в возможность жизни после смерти, сначала для одного фараона, а затем и для всех людей:

«Мой отец не смертию умер, но дух стал моим отцом», или еще из надписей на саркофагах: «Восстань живым, ибо ты не умер. Восстань, чтобы жить, ибо ты не мертв»[137].

2. Ролан де Жувенель: выстроить себе обитель на века, жилище вечности

Раз уж мы заговорили о нашем двойнике, теле славы, то стоит заметить, что в наших силах уже сейчас, уже в этой земной жизни его развивать и приготовлять изнутри своей «духовной» жизни, попытаться довести его до совершенства.

Ролан де Жувенель, один из крупнейших мистиков иного мира, беспрестанно повторял это своей матери. Ролан – сын Бертрана де Жувенеля, философа и экономиста, личности весьма известной, хотя и немного маргинальной, – и Марселлы де Жувенель, писательницы и журналистки. В круг общения этой четы входило немало знаменитостей: Морис Лебланк, Жан Ростан, Морис Метерлинк, Марсель Л’Эрбье, Пьер Лекомт де Нуи, Морис Баррес. Писательница в своих романах описывала все условности светского Парижа. Журналистка предпринимала довольно смелые журналистские расследования: о детской тюрьме в Петит-Рокетт, о Рио де Оро в разгар испанской войны, о положении в Эфиопии перед финальным броском итальянских войск.

Родители оба отличались блестящим умом и храбростью и напрочь были лишены склонности к мистике. Жувенели были совсем не религиозны. Даже брак у них был чисто гражданским.

Только их сын Ролан нашел свой путь к Богу. Мы помним, как мадам Кюблер-Росс заметила, что дети часто предвидят свою кончину: предвидел ее и Ролан. Это видно из многих им оброненных фраз. Он часто молился в церквях, чаще всего в церкви святого Роха, неподалеку от дома матери.

В 1946 он заболел. Болело горло, поставили диагноз (возможно, неправильный): паратиф. Прописали диету, отнимавшую последние силы у и без того ослабевшего организма. Напрасными оказались надежды и на новое чудодейственное лекарство: стрептомицин. Каждый день отец или кто-нибудь из друзей семьи поджидал самолеты из Америки. Но все напрасно, лекарство так и не пришло. 2 мая 1946 Ролан, которому не было еще и 15 лет, вдруг с удивлением увидел, как к нему подошла его бабушка, умершая два года назад, как она взяла его за руку и повела за собой[138].

К моменту смерти сына Бертран и Марселла уже развелись. Мадам де Жувенель почувствовала себя страшно одинокой. Отчаяние, протест, мысли о самоубийстве. Затем очень медленно, мало по малу она начала приходить в себя. Она заказала заупокойную мессу по сыну и причастилась на ней. Тогда-то и начали появляться знаки. С этим ей повезло: знаков было чем дальше, тем больше. Затем, по совету подруги, однажды она поборола свои внутренние сомнения и взяла в руки карандаш. Дрожь прошла по ее руке, и белый лист бумаги сами покрыли слова. Это случилось 24 октября 1946 года. Как и в случае с Пьером Моннье, сообщения приходили вначале каждый день, затем с перерывами. Последнее сообщение было получено 16 февраля 1969. Одна простая фраза: «Мама, наша пища – это то, что мы даем другим»[139].

Ролан часто повторял это матери:

«Будущая жизнь начинается уже с самого нашего рождения; будущая жизнь – это наш двойник, уже живущий в нашем теле: смерть лишь помогает ему вылупиться… Поскольку душа развивается, как растение, приходится заниматься своим внутренним климатом»[140].

«Ты слишком мало уделяешь внимания своему внутреннему человеку, тогда как он ближе к тебе, чем твоя собственная тень. А ведь тебе предстоит выстроить в себе двойника, это физически ощутимая постройка, для этого пальцы должны быть, как у скульптора. Ты же всегда слишком мало занималась совершенствованием этого невидимки»[141].

«Ты слишком легкомысленно относишься к выстраиванию своего двойника. Камень за камнем, нужно выстроить себе обитель на века, жилище вечности…»[142].

Это духовное тело, наш двойник, сияет неугасимым светом, – его часто называют аурой. Мне кажется, что по этому вопросу разные свидетельства и специалисты так и не пришли к единому мнению. Некоторые даже различают несколько аур и каждую из них обозначают ученым термином. Одни считают, что эту самую ауру как раз и видят медиумы, и что теперь ее можно даже сфотографировать, благодаря процессам Кирлиана или Лихтенберга. Но далеко не все с этим согласны.

Лично я для себя из всех свидетельств о мире ином вынес главным образом тот факт, что наше тело, как, впрочем, и все вещи, сияет невидимым для земного зрения светом. Свет этот разноцветный, его спектр соответствует степени развития наших духовных способностей, как бы внутренним ресурсам каждого из нас: от их состояния на сегодняшний день и с перспективой внутренней эволюции. Во многих книгах о том мире даже приводится таблица соответствий цветовых оттенков ауры важнейшим человеческим чувствам.

Этот феномен нередко замечали и мистики. Например, Анна-Екатерина Эммерих в своих видениях:

«Когда я бываю в состоянии посвященного, то часто вижу движения души и душевные страдания, одним словом, все человеческие чувства: они пронизывают грудную клетку и все тело в виде множества светящихся или теневых форм, которые движутся в разных направлениях, одни быстрее, другие медленнее»[143].

Однако христианская традиция из этой световой гаммы выделяет лишь ее последнюю, высшую ступень: белый свет с легкими золотыми бликами. Этот свет встречается в житиях почти всех святых. Он не раз упоминается уже в Ветхом Завете. Самым ярким проявлением такого света стало Преображение Иисуса Христа на горе Фавор. Одежды Его при этом выглядят «блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик не может выбелить» (Мк 9:3), или же «белыми, как свет» (Мф 17:2) «… и просияло лицо Его, как солнце» (Мф 17:2).

Почти все Отцы Церкви, особенно, богословы Восточной Церкви, видели в этом ярчайшее проявление нашей будущей славы. Иоанн Дамаскин(VIII в.) усматривал суть события Преображения не в том, что Христос на мгновение просиял новой и необычайной славой, а в том, что Петр, Иоанн и Иаков удостоились на мгновение способности увидеть Христа в Его вечной славе. А нам же стоит обратить внимание еще и на тот факт, что на Фаворе апостолы увидели еще и Илию с Моисеем, вроде бы давно умерших, а там мирно беседовавших со Спасителем. Таким зрением обладало тело славы, двойник апостолов, заложенный в них изначально, как утверждает Ролан де Жувенель: именно оно сквозь плотскую оболочку видит то, что сама плоть увидеть не в состоянии. На мгновенье апостолы перешли из одной реальности в другую: из реальности нашей тяжеловесной материи в реальность славы. Подобный же переход пережили и люди, имевшие временный опыт выходы за пределы собственного тела(их подробно расспрашивали об этом доктор Муди или И.-К. Хемпе); такой переход совершается словно бы сквозь туннель: это странное подобие сна или оцепенения, окутавшее апостолов в тот момент.

Невозможно точнее описать эту славу духовного тела. И уж тем более невозможно зарисовать ее с натуры. Но мы можем тем не менее ее предвосхищать: для этого, или для того, чтобы возгревать в нас ностальгию по этой славе, православный Восток изобрел особую форму искусства: икону.

На ней все пронизывает собою золотой фон, фон Бога. Ни тела, ни предметы не отбрасывают теней, тени здесь просто нет. Тела на иконе удлиненные, уплощенные, словно призраки. Лица как бы сияют изнутри, словно стягивая все тени в нимб вокруг головы. У глаз почти не видно ни белков, ни ресниц, ни полуопущенных век. Они распахнуты в мир иной. Они созерцают невидимое. Когда святая Тереза Авильская или святая Бернадетта из Лурда видят такой свет и замечают, что он ослепителен и в то же время не опаляет глаз, то происходит тот же самый феномен: сквозь тело плоти на неземной свет смотрит их двойник.