Полынь – сухие слёзы - Анастасия Туманова

Миша молча обнял мать и протянул ей свой платок. Марья Андреевна благодарно прижала его к себе – но через мгновение уже улыбнулась сквозь набежавшие слёзы и посмотрела на Никиту.

– Мон шер, вы уж простите нас за эту семейную сцену… Всё горюем об отце, замечательный был человек… Так я жду вас на Рождество и никаких отказов не приму, так и напишу вашему папеньке! А пока что – возьмите в дар! – и она с улыбкой протянула свёрток шелковистой бумаги. Бумага была развёрнута на кровати Никиты в дортуаре – в ней оказался огромный мясной пирог, горсть засахаренных фруктов, кулебяка с вареньем и холодная ветчина. Чудовищным усилием воли подавив желание накинуться на гостинец и в полминуты уплести его в одиночку, Никита тяжело вздохнул и жестом пригласил «налетать» всю левую половину спальни. Правая половина была таким же жестом приглашена Мишей Иверзневым: жевать гостинцы под кроватью считалось в Московском кадетском корпусе крайне дурным тоном.

В бесконечной зубрёжке прошла золотая московская осень, пролетел серый промозглый ноябрь с тоскливыми ливнями и первыми заморозками, делались всё короче и холоднее дни, с каждым разом всё труднее было вставать по утрам. Лекции казались долгими и нудными. Никита, поначалу старавшийся внимательно слушать учителей, теперь уже никак не мог взять в толк, зачем на уроках математики так долго и подробно объясняется то, что понятно с первого раза.

– Это вам понятно, Закатов… – вздыхал Миша, которому точные науки давались со страшным трудом. – После брата Саши первого человека вижу, который так легко лавирует в этой зверской математике! Ей-богу, как будто у вас в голове какое-то хитрое устройство вроде часов!

– Но ведь это на самом деле очень просто! – недоумевал Никита, который давно уже прочёл запоем, как роман, учебник по арифметике и мог решить задачу любой сложности за несколько секунд. – А вот отвечать завтра по словесности – вот это мучение…

– Тоже ещё, мучение… – фыркал Миша. – Ну, позвольте, я ещё раз прочту вам стихотворение – и вы мгновенно запомните! С вашей-то памятью!

Увы, запомнить не получалось. Замечательная математическая память Закатова позорно пасовала перед литературой: сказывалось отсутствие систематического чтения, и по словесности у него следовал кол за колом.

Наконец, наступила зима – морозная и снежная. Сидя после уроков на широких подоконниках корпуса, Миша и Никита часами следили за медленным кружением белых хлопьев, которые оседали на карнизах и лепнине домов, на заборах, на голых ветвях деревьев и на спинах лошадей, которые тянули извозчичьи сани по улице мимо корпуса. Москва вовсю готовилась к рождественским праздникам, а младшие кадеты – к первым в их жизни каникулам. Те, кто приезжал из дальних губерний, ждали посланных за ними саней; те несчастные, у которых средств на поездку домой не хватало, готовились остаться на праздники в корпусе. Никита знал, что ему также придётся остаться в Москве на Рождество, но в отличие от сокурсников ничуть не горевал об этом. Холодный, пустой отцовский дом, где его никто не ждал, ничуть не тянул его, и немного сожалел Никита лишь о том, что не увидит своих цыган. Письмо от отца пришло только одно и, кроме нескольких дежурных вопросов об учёбе и поведении Никиты, содержало подробный рассказ о жизни Аркадия в полку, о его успехах, о расположении к нему начальства, о любви товарищей и о гордости, которую он, отец, испытывает, узнавая об этом. Ничего нового в этих строчках для Никиты не было, распоряжений от отца насчёт рождественских каникул не пришло, и мальчик был уверен, что госпожа Иверзнева либо забыла написать его отцу, либо тот не счёл нужным ей ответить. Никиту это скорее обрадовало: впервые в жизни отправляться в гости, да ещё на все каникулы, он отчаянно боялся и в глубине души чувствовал, что предпочёл бы провести эти две недели один в пустом дортуаре корпуса.

– Должно быть, письмо не дошло, – утешал он расстроенного Мишу. – У нас в уезде почта иногда месяцами блуждает… ничего особенного. Извинитесь за меня перед вашей маменькой, а я останусь в корпусе. Соковцев из среднего возраста обещал мне дать свой учебник по фортификации… Думаю, будет очень интересно.

Однако письмо всё же пришло – за два дня до каникул. Оно было коротким: в нескольких строчках полковник Закатов выражал изумление тем, что Никите удалось расположить к себе вдову замечательного человека, генерала Иверзнева, с которым он имел честь находиться в одном полку во время последней кампании, разрешал сыну погостить у Иверзневых и сообщал, что благодарственное письмо Марии Андреевне им также отправлено. Далее шли поучения о том, как вести себя, чтобы не опозорить род Закатовых. Никита читал письмо со смесью разочарования и испуга, близкого к панике. Миша в это время, вне себя от радости, трубил сигнал атаки на сложенных воронкой ладонях и скакал по спальне:

– Ура! Ура, Закатов! Да здравствует мама! Да здравствует ваш отец! Да здравствует почта Бельского уезда! Да здравствует Господь Бог наш во веки веков, ура-а-а!

Никита машинально улыбался. В душе царил полный ужаса и тоски хаос.

Сумрачным утром конца декабря в дортуар, где ещё не разобранная родственниками последняя пятёрка кадетов играла в «чёт-нечет», заглянул дежурный дядька с вестью: «За кадетами Иверзневым и Закатовым прибыли!» Миша подскочил от восторга, расцеловал возмущённого такой непосредственностью дядьку, схватил перепуганного Никиту за рукав и потащил за собой в приёмную.

Паника Никиты разом увеличилась втрое, когда он увидел внизу, в огромной мрачной комнате с портретом государя императора не Марью Андреевну, а высоченного кавалерийского поручика в длинной шинели, с решительно закрученными, чёрными как смоль усами и чёрными же мохнатыми бровями. О молодости сего грозного воина говорили лишь весело и живо блестевшие из-под козырька фуражки глаза. При виде кадетов он поднялся и шагнул им навстречу.

– Михайло? Здорово, брат, вырос как, не узнать! Служба тебе на пользу пошла! – рокочущим басом объявил он.

– Здравствуй, Саша! Давно ли и ты прибыл, как прошла дорога? – чопорно ответил Миша, косясь на неподвижную фигуру дядьки у дверей, но в его глазах скакали такие отчаянные искры, что Никита видел: ему до смерти хочется кинуться брату на шею.

– Прибыл ночью, как снег на голову, всполошил весь дом… А вы, надо полагать, Закатов? – спокойно спросил военный у Никиты. – Позвольте рекомендоваться, поручик Петербургского полка Александр Иверзнев, старший и любимый брат вот этого недоразумения в мундирчике…