Безмужняя - Хаим Граде

— Развестись с мужем? — гневно вздергивает реб Лейви свои густые с острым изломом брови, удивившись и даже испугавшись, словно бы ничего не понимая. — Конечно, вы должны развестись с ним, — сердится он на самого себя. — Вам ни дня нельзя оставаться с вашим нынешним мужем под одной крышей! И до тех пор, пока вы не представите достойных доверия свидетелей, которые подтвердят, что вашего первого мужа нет в живых, вы считаетесь замужней.

— Я уверена, что моего первого мужа нет в живых. Сердце подсказывает мне, что он умер, — придвигается Мэрл еще ближе к столу, — и все-таки я готова развестись с моим нынешним мужем.

— Так и надо поступить, — бормочет реб Лейви и поглядывает на свою бороду, словно бы пораженный тем, что среди ее седых волос еще попадаются рыжие. — Сколько вам лет?

— Сорок два.

— Из них вы пятнадцать лет прожили без мужа? Понимаю!.. Моей дочери — вы, конечно, слыхали о ней — сейчас двадцать, и ровно столько же больна ее мать. Она заболела сразу после родов, — доверчиво обращается он к незнакомой женщине, точно к сестре, и на миг как бы лишается дара речи. Он вспоминает, что на том же месте, где сейчас стоит эта чужая женщина, в прошлую субботу стояла Циреле и держала свечу, пока он молился.

— А если я разведусь с мужем? Тогда никому не придется страдать из-за меня?

— Что вы имеете в виду? — очнувшись от охватившей его слабости, реб Лейви глядит на Мэрл горящими желтоватыми глазами. — Кто страдает из-за вас?

— Все страдают из-за меня, — отвечает Мэрл и чувствует, что вопреки ее воле глаза ее наполняются слезами. — Мой муж страдает из-за меня, полоцкий даян тоже страдает из-за меня. Но полоцкий даян нисколько не виноват. Я и мои сестры плакали перед ним до тех пор, пока он не разрешил мне выйти замуж. Теперь, когда я вижу, что из этого вышло, я не хочу, чтобы он страдал из-за меня. Мне жаль его жену и детей!

— Конечно, вам жаль его жену и детей! — Реб Лейви срывается с места и начинает бегать по комнате. — Если полоцкий даян признает, что он совершил оплошность, мы объявим об этом во всех молельнях, и ему не придется страдать. Послушайте моего совета, идите к его жене, расскажите ей, что вы готовы развестись с мужем, и вместе с ней попытайтесь добиться, чтобы реб Довид признал свою ошибку.

Мэрл краснеет от корней волос до самой шеи и замирает на месте. Она не хочет признаться раввину, что стыдится и даже боится показаться на глаза раввинше Эйдл.

— Зачем же полоцкому даяну унижаться и заявлять, что он допустил оплошность? — спрашивает Мэрл с детским испугом. — Он тихий, но очень гордый.

— Он тихий, но очень гордый, — раввин закатывается вымученным смехом, кружит по комнате еще быстрее, и кажется, что слова его вылетают из его бороды, из глаз, из карманов и рукавов. — Вы, видно, думаете, что весь шум в городе возник из-за того, что вы живете с мужем не по вере и не по закону? Такие дела совершаются теперь изо дня в день, и раввины ни слова никому не говорят. Нас не спрашивают, и нас не слушают. Ваша история возмутила город потому, что один из раввинов вынес решение о том, что так можно поступать. И все жалуются, что если этой агуне можно выйти замуж, то и другим агунам можно, и вообще можно все. Поэтому у раввинов нет другого выхода, как выступить против полоцкого даяна и заявить, да так, чтобы вся Вильна слышала, чтобы весь мир слышал, что Учение остается Учением, а агуна не имеет права выйти замуж до тех пор, пока она не представит убедительных свидетельств смерти ее прежнего мужа. И если уж вы хотите уберечь полоцкого даяна от беды и позора, добейтесь, чтобы он признал свою ошибку. И сделайте это сегодня же, немедленно! Завтра в раввинском суде будет заседание раввинов, мы послали к полоцкому даяну вестника с требованием явиться туда. Вы говорите, что вам жаль полоцкого даяна и его семью? Но если бы вы в свое время подумали о том, что из этого выйдет, вы избавили бы от беды не только полоцкого даяна, вы, быть может, уберегли бы еще одного раввина от несчастий, которые свалились на него и на его единственное дитя. — Реб Лейви выбегает в соседнюю комнату и захлопывает за собой дверь.

Мэрл на миг застывает с немым испугом в глазах и спускается по лестнице, чувствуя, что она валится в пропасть: мало того, что на ее совести полоцкий даян, так на нее возлагают еще и вину за безумие дочери раввина из двора Шлоймы Киссина. На улице она останавливается у ворот, придерживая обеими руками на шее концы платка, как будто бы крики раввина еще слышатся вокруг нее, грозя сорвать платок с головы. Мэрл спешит обратно в Заречье, размышляя о том, что она оказалась меж двух огней. С одной стороны — раввин из двора Шлоймы Киссина, а с другой — полоцкий даян. Она обязана сегодня же увидеться с ним; после вечерней молитвы он остается один в синагоге. Может быть, ей все же удастся убедить его, чтобы он отменил свое разрешение, раскаялся и спас себя.

Реб Довид Зелвер не раскаивается

Реб Довид Зелвер сидел на своем постоянном месте, в восточном углу у арон-кодеша, и размышлял над ответом, который должен дать завтра заседанию раввинов. Но никак не мог собраться с мыслями и не имел сил вернуться домой. Он был оглушен и уничтожен криками жены.

Раввинша не переставая кляла день, когда родилась, час, когда она вышла замуж, и минуту, когда дьявол принес им на голову эту агуну. Как ни боялась жена реб Довида, что новая схватка с раввинами накличет на ее семью еще большую беду, чем прежде, но обиднее было ей, что муж скрыл от нее это дело и она узнала обо всем от своего Иоселе. Мальчик вернулся с хедера с плачем, что меламеды позорят его. Стоит ему кого-нибудь задеть, как они начинают его попрекать тем, что он задолжал за учение и что для них он не сын раввина, потому что его отец дал разрешение на замужество агуне. Иоселе поклялся, что больше не пойдет в хедер, а мать его поддержала:

— Не ходи в хедер, не ходи. Торгуй лошадьми, стань даже вором, только не раввином!

Раввинша обвинила мужа в том, что он снова ввязался в спор с виленскими раввинами из-за агуны, из-за того, что между ним и этой агуной не все чисто. Реб Довид не стал опровергать эти подозрения, а лишь подумал, что, видимо, небеса хотят, чтобы у него, как и у его противника реб Лейви Гурвица, была сумасшедшая жена; все против него. В вааде он появиться не может. Моэл Лапидус ходит по молельням и натравляет на него прихожан. Старший шамес городской синагоги — его смертельный враг. Толпа кричит, что его надо изгнать из Вильны. Агудасники готовы его убить, уничтожить. Почтенные горожане говорят, что его следует подвергнуть отлучению. Да и зареченские прихожане косятся на него и были бы, наверное, рады, если бы он никогда больше не звался полоцким даяном. Даже небеса против него. Давая агуне разрешение на замужество, он надеялся, что его Мотеле выздоровеет, если он, раввин Зелвер, облегчит жизнь измученной женщины. И сначала все выглядело именно так: его малышу стало лучше. Но теперь состояние Мотеле ухудшается с каждым днем. А сидеть возле своего ребенка он не может — вопли жены гонят его прочь из дому. Единственно, кто до сих пор молчал, так это его давний преследователь, реб Лейви Гурвиц. Но вот и он внезапно прислал сказать, что реб Довид должен явиться в духовный суд.

— Ребе!

Реб Довид не верит своим глазам. Перед ним снова стоит белошвейка с Полоцкой улицы, бывшая агуна. Стоит так же, как стояла в первый раз, когда она оплакивала перед ним свои несчастья, так же, как стояла и во второй раз, когда он вызвал ее и велел ей выйти замуж.

— Что вам угодно? — произносит он порывисто, с раввинским раздражением в голосе, подобно своему преследователю, реб Лейви Гурвицу.

— Простите меня, ребе, — отвечает Мэрл. Враждебный тон раввина ударил ее, как нож в сердце. — Мой муж сделал это не намеренно. Он и представить себе не мог, что после того, как младший шамес даст ему нести свиток Торы, случится такое.

— Это мне и без вас известно, — нетерпеливо прерывает ее реб Довид. Он словно ждет, чтобы она ушла.

— Я разведусь с мужем, — бормочет она, сбитая с толку: никогда еще реб Довид не был так недружелюбен. — Я не хочу, чтобы вы и ваша семья страдали из-за меня.

Она произносит это с такой преданностью и сочувствием, что реб Довид испытывает жалость к самому себе. Но в его памяти всплывают слова жены о том, что раз он заступается за агуну, значит, за этим что-то кроется… И он порывисто выходит из темного угла, где все еще стоит эта незнакомая женщина, останавливается у пюпитра и глядит на мраморную доску с надписью: «Всегда Господа перед собою видел я», чтобы слова псалма уберегли его от неожиданно обступивших его странных мыслей. Белошвейка идет следом и снова встает перед ним, как ангел-искуситель. Но когда он видит ее лицо, освещенное поминальной свечой, его испуг рассеивается. Ее глаза светятся добротой и преданностью. И реб Довид чувствует угрызения совести за свое недружелюбие.