Фокус - Артур Миллер

На шоссе, остановившись чтобы посмотреть налево, нет ли там автомобиля, он заметил рекламный щит. Он не забыл его за все эти пять лет с тех пор как был здесь в прошлый раз, помнил, как и умывальник, который был у него в комнате, и то дерево возле озера, к которому он привязывал свою лодку. Щит в его памяти был ясно связан с гостиницей - прописные буквы с завитками в бело-красной рамке. А теперь его удивили и заставили остановиться слова, написанные под "Гостиница Ривервью" мелкими буквами. Там было написано "Определенный круг отдыхающих". За те десять секунд, что ему потребовалось, чтобы поднять голову и бросить взгляд на дорогу и на щит он подумал, была ли эта надпись на нем в его прошлый приезд. Размышляя об этом, он выехал на шоссе. Эта надпись не могла быть там раньше... и, тем не менее, он почему-то знал, что надпись там была. Но тогда это означало лишь то, что здесь были рады всем приятным и не крикливым людям. Это означало лишь то, что здесь вы встретите людей подобных вам, но не то, что здесь категорически откажут в комнате человеку, который выглядит несколько... Он продолжал медленно ехать и к своему удивлению представил себя стоящим перед мистером Стивенсоном в корпорации Экрон. И через мгновение он вскипел от гнева из-за того, что они должны были так врать ему прямо в лицо, как будто с одного взгляда могли определить, что он крикливый, невоспитанный и нечестный человек и его руки вцепились в руль, и он шепотом произнес вслух, - Так вот оно что!

- Хотя бы оправдание придумал получше. Битком забито! Я хотела удавить его, я хотела удавить его, клянусь, я бы удавила его! - стискивая зубы, ругалась она.

- Не надо... дорогая, не надо так близко принимать это к сердцу, умолял он, чувствуя, что сам виноват в том, что не смог выйти достойно из положения. - Пожалуйста, давай забудем об этом.

- Почему с этим ничего не делают? - Она была на пределе, и он разогнался, как будто чтобы предотвратить надвигающийся взрыв слез. - Пусть соберут всех, разберутся, кто есть кто, предоставят проклятых жидов самим себе и установят все раз и навсегда! - Она всхлипнула.

- Послушай, дорогая... - сказал он беспомощно.

- Я не вынесу этого, я не могу больше это выносить. Уже нельзя выйти из дома, чтобы чего-нибудь не случилось. Лу, поехали в другое место. Куда мы едем? Поехали в другое место, - потребовала она таким тоном, как будто была готова тут же сама сесть за руль.

- Мы едем домой, - сказал он.

- Я хочу поехать в другое место. Ты слышишь меня? Я хочу поехать в другое место! - закричала она.

- Прекрати!

- Нет, выпусти меня, я не поеду домой! Останови машину!

- Отпусти мою руку! Отпусти же! - Он толкнул ее рукой, и она отпустила его.

- Я хочу, чтобы ты остановил машину. Я не поеду домой.

Он съехал на обочину и остановился. Она сидела, выпрямившись и неотрывно глядя вперед. Кивнув назад, она сказала, - Развернись и найди другое место. - Она быстро повернулась и посмотрела через заднее стекло. Давай, там нет машин.

- Гертруда...

- Я хочу, чтобы ты развернулся, - сказала она, непримиримо наблюдая за дорогой через заднее стекло.

- Давай-ка, успокойся, - сказал он с суровыми нотками в голосе и повернул ее за плечи, пока она не оказалась лицом вперед. Но она не отказалась от своего требования и просто сидела, дожидаясь чтобы повторить его. - Я не собираюсь сегодня снова пройти через это же, - сказал он. - Я не хочу, чтобы нас с тобой оскорбляли.

- Поворачивай, - сказала она.

- Здесь дальше все остальные гостиницы такие же. Я забыл, но объявление напомнило мне об этом. Здесь везде все будет одинаково.

Она оценивающе посмотрела на него. Он чувствовал, что она исследует его. - Послушай, - внезапно сказала она, - почему ты всегда даешь им делать из себя еврея?

- Я ничего всегда не даю, - ответил он.

- Почему ты не объяснил ему кто ты такой? Объясни ему.

- Что? Что я должен ему объяснять? Ты же знаешь, если он к этому так относится, ему ничего не объяснишь.

- Как это ты не можешь ничего объяснить? Когда мне это приписывают, я даю понять кто я на самом деле. Я никому не дам сделать из меня еврейку и уйти с этим.

Он начал было говорить, и сам себя оборвал. Этот мусорный бак...

Повернувшись к рулю, он положил руку на рычаг переключения скоростей и нажал ногой на педаль сцепления.

- Куда ты едешь? - спросила она.

Он замер. Он ощущал волны ее гнева. Не поворачиваясь, он сказал: Дальше по дороге есть небольшой парк. Мы можем там пообедать и посидеть возле реки.

- Но я не хочу сидеть возле реки! Я хочу...

Он резко дернул головой вокруг и отрывисто сказал: - Я не хочу снова проходить через это. Перестань же, в конце концов! - сердито приказал он.

Двигаясь по шоссе, они молчаливо сидели порознь. Какие-то слова все время приходили ему на ум и снова исчезали. Он не мог заставить себя рассказать о том, что происходило с ним в квартале. Это осквернило бы всю их жизнь. Это заползало бы между ними по ночам. С ней он хотел начать новую жизнь, и теперь это происшествие снова все испортило. Все же он хотел рассказать ей даже об этом. Сейчас, в этой тишине его смущало то, как она, несмотря на свой гнев, стала на сторону владельца гостиницы. Для нее вся проблема состояла в том, чтобы разъяснить их происхождение и тогда они смогут поселиться в гостинице и провести там выходные дни. Он не знал, как объяснить ей, что теперь в этой гостинице ему никогда не будет уютно. Он не знал, как объяснить ей, что они никогда не должны доказывать в гостинице или еще где-нибудь, что они не евреи. Он не мог понять это свое ощущение. Но это было бы похоже на нищенство, как будто согласиться на расследование, и если после чьего-то жеста или слова, отношение к ним ухудшилось бы, ему пришлось бы все выходные доказывать, какой он замечательный парень.

Он свернул с шоссе там, где стояли бревенчатые домики небольшого общественного парка, и остановился возле самой реки. В нескольких метрах от передних колес возле каменистого берега плескалась река. Он заглушил мотор, и они сидели, прислушиваясь, как среди камней журчит вода. Он повернулся к ней, зная, что она все еще сердита. Она сидела с серьезным видом, обхватив руками колено. Может, он должен был рассказать ей о квартале и о своем ощущении.

- Герта, - сказал он.

Она повернулась, и в ее глазах он увидел боль и обиду.

Нет, он не может ей рассказать. Она просто раскритикует его за то, что сразу, как только он увидел, что его мусорный бак перевернут, он не пошел к Фреду и не устроил тому скандал. Она никогда не сможет понять, почему он тогда пошел к Финкельштейну и говорил с ним о происшедшем. И он не сможет объяснить, потому что знал, что сам больше не понимает, что именно удерживает его от откровенной просьбы к Фреду о дружеском отношении. Но это было сродни тому, чтобы умолять хозяина гостиницы пустить его, а на это он пойти не мог; он не был тем, кого видели за его лицом, просто не был.

- Давай узнаем, есть ли здесь устрицы. Идем, - сказал он. Он знал, как она любила устриц.

- Ты не переносишь устриц, - сказала она.

- Я посмотрю, как ты будешь есть.

Она выдавила улыбку прощения, и когда они выходили из автомобиля, коснулась его руки. Они прогулялись под солнцем вдоль реки и сели за круглый стол с отверстием посередине, из которого торчал большой зонт. Она пристально смотрела на подернутую рябью реку. Он протянул руку и раскрыл зонт.

Подошел официант с блокнотом.

- Она будет есть устрицы, - сказал Ньюмен.

Официант спросил, что будет есть он сам.

Он открыл рот, чтобы сказать, что ничего не будет есть, а потом увидел лицо официанта. Неясное воспоминание мелькнуло в его сознании, и он понял, что евреи не едят устриц.

- Я закажу... Давайте, принесите и мне несколько, - сказал он.

Официант ушел. Она смотрел на него, и он снова протянул руку и ковырнул деревянный стержень зонта, впиваясь ногтями в мягкую древесину.

- Мы вернемся назад и попробуем еще раз в нескольких милях дальше по дороге. Там должно быть одно место, - сказал он тихо.

Полностью соглашаясь, она кивнула.

Глава 14

Бывают времена, когда что-нибудь хорошо знакомое как будто изменяет свои очертания, становясь чужим и неизведанным. Он внимательно осматривал давно знакомые заводские улицы Лонг-Айленд Сити, которые они проезжали в конце следующего дня по пути домой. Никогда прежде он не замечал как много домов, будто предназначенные на слом, были заколочены досками, сколько дыма висело в воздухе, и как лучи садящегося солнца переливались в нем, будто в росе на ветровом стекле. Кузницы и сохнущий возле них на пешеходных дорожках серый шлам, фабричные здания длиной в квартал с окнами серого цвета, негры, сидящие на разбитых ступеньках своих деревянных домов - мертвенное спокойствие воскресного предвечерья и ощущение передышки увлекло его и создало ощущение островка далекой от реальности жизни.

По обеим сторонам улицы, которой они ехали начали появляться дома на две семьи, потом деревья, а потом несколько незастроенных земельных участков и они все ближе подъезжали к своему кварталу. Остановившись у светофора на красный свет, он вытянул свои загорелые ноги, и только теперь заметил, что небо темнеет. Появилось ощущение, что глаза запорошены и устали.