Без Любви - Б. Седов

Настя голову опустила и шепчет:

- Знаю, что не ко мне пришел. Старица Максимила и об этом сказала.

- А что же тебе еще сказала старица твоя? - спрашиваю, а сам уже злиться начинаю.

Что-то больно крутая колдунья эта. Все-то она знает! Интересно, она поговорку знает "меньше знаешь - дольше живешь"?

- И вовсе она не моя, - ответила Настя и губы надула, - она - Божья.

- Ну, хорошо, Божья, Божья. Так что она тебе сказала еще?

А Настя вдруг голову подняла, засмеялась и говорит:

- Пойдем домой, милый, там и поговорим. Что в лесу за разговоры? Банька готова, чаем напою с брусникой. Идем, Костушка, идем!

И, взяв меня под руку, повела по тайге.

Мы шли молча, и я думал о том, что получилось, как я и обещал.

Правда, позапрошлым летом я говорил о том, что приеду, если у меня будет все в порядке, таким образом заранее сооружая себе отмазку. Но получилось, что у меня все совсем не в порядке, а я все же приехал. Так что вроде и за базар ответил.

Наконец впереди показались избы скита. Навстречу нам показался однорукий Николай, который нес на плече здоровую жердину. Поравнявшись с нами, он спокойно бросил:

- С приездом, Коста, - и попер свою жердину дальше, будто мы с ним виделись только вчера. Выдержанный мужик, ничего.

И тут до меня дошло. Ну он-то как меня узнал? Ведь операцию мне сделали по высшему классу, хрен определишь! Настя, что ли, разболтала? Странно все это. Да и когда?

Поднявшись по небольшому косогору к тому самому дому, где я кантовался с воспалением легких, мы увидели Игната, сына старицы Максимилы, который сортировал на большом дощатом столе огромную кучу грибов.

Подняв голову, он приветливо улыбнулся и сказал:

- Добро пожаловать гостю! Настя уж тебя так ждала!

Потом поднялся из-за стола и совсем по-мирски протянул мне грабку. Я улыбнулся, ответил ему рукопожатием и сказал:

- Бог в помощь, братец Игнатец!

Он усмехнулся и, снова усевшись за стол, вернулся к прерванному занятию. Тут уже я не вытерпел и спросил:

- А скажи мне, Божий человек, откуда вы все знаете, кто я такой! Ведь у меня другое лицо!

Он снисходительно посмотрел на меня, как на ребенка, сморозившего глупость, и певучим голосом ответил:

- Дык ведь плоть-то душу не так сильно и закрывает! А мы с Божьей помощью в самое нутро смотрим. Так что личина твоя - что туман утрешний. Вроде и морочит, а все одно скрозь видно.

И стал перебирать грибы.

Я посмотрел на Настю, а она к моему плечу прижалась, смотрит снизу вверх и улыбается светло так…

Короче, банька и на самом деле была уже готова, так что через десять минут я уже вовсю хлестался можжевеловым веником да глаза пучил от жара. А еще через час сидели мы с Настей под березой за дощатым столом и пили чай.

Болтали о том о сем, рассказал я ей про то, как морду мне меняли, правда, зачем - умолчал. Наворотил баек городских, она только охала и ежилась от удовольствия, а про "грех-то" почти уже и не вспоминала.

А потом она взяла меня за руки и, глядя мне в глаза нежно-нежно, заговорила о своей любви.

- А знаешь, Костушка, я ведь в такой грех впала без тебя…

Услышав про грех, я улыбнулся и сразу же устыдился этого, потому что подбородок у Насти задрожал и она крепко сжала мои пальцы.

- Я ведь решила руки на себя наложить. Да… И ведь знаю, что не простит мне этого Вседержитель, грех это великий, а не могу. Не могу без тебя. И так мне плохо было, будто душеньку мою клещами калеными на куски раздергивали, будто выдернули мне ее всю, а внутри пусто стало, как в овраге заброшенном. И сама себе не нужна я стала. А уж и молилась я, и звала тебя кличами дальними, и ходила на то место, где мы с тобой миловались тогда. Приду, лягу на траву и лежу целый день. А ты, будто и рядом, а вроде и нет тебя. Совсем я себя извела. А когда почуяла, что смертушка моя только и ждет, чтобы обнять меня да и увести с собой, тогда пошла я к старице Максимиле и открылась ей во всем. Она сначала улыбалась, как и ты сейчас, а потом говорит - видать, суженый он твой, и никуда тебе от него не деться. Ну, поворожила она на языках странных, покурила вокруг меня травой целебной, накинула мне на голову покрывало свое ведунское… Много чего она делала, да так и не смогла меня от тебя отвести. Правда, перестал ты меня мучить, как прежде. А то, бывало, делаю я чего-нито, а ты вдруг за плечом встанешь и смотришь. У меня из рук все и валится. Обернусь, а нет тебя. И после того до вечера как ушибленная хожу. И ничего не понимаю. А то в лужу посмотрю на отражение, а там ты рядом со мной стоишь и меня обнимаешь. Так Максимила еще поворожила, и вроде не так ты меня мучить стал. Как бы сквозь кисею тебя вижу. А сердечко все равно болит.

Настя засмеялась и одновременно с этим по ее щеке поползла слеза.

- А еще братец Игнатец однажды поленом по ноге себе попал и закричал: "Косточка!", а я слышу - "Костушка", и сомлела. Как стояла, так и повалилась. А он водой мне в глаза брызгать стал. Я и очнулась.

Настя засмеялась опять и вытерла слезу ладонью.

Каждое ее слово падало мне в душу, как раскаленный булыжник.

И я закрыл глаза и слушал ее.

- А давеча старица Максимила мне и говорит: "Иди, говорит, встречай дролю своего ранним утречком от солнца. Придет он, не сомневайся". Так я всю ночь не спала, все боялась, что опоздаю… Вот, не опоздала, видишь?

И она тихо засмеялась.

Я молчу. Да и что тут скажешь? Только разве глупость какую-нибудь! Так что я лучше промолчу. Молчание, говорят, - золото.

Посидели мы, помолчали, а Настя мои руки так все и держит, будто выпустить боится. А погодя спрашивает меня:

- Костушка, ты сказал, что дело у тебя тут есть. А что за дело-то? Может, пособить могу?

Ну как она может мне пособить! Что она может знать? Однако, хотя и без особой охоты, сказал я ей, что ищу урку беглого. Дернул он с этой самой зоны, и я иду по его следу. А найти его я должен обязательно. Очень он мне нужен, и зависит от этого моя судьба и даже сама жизнь. Так что если не найду я этого Студня поганого, то, может, и не придется нам с ней больше чай под березой пить.

Излагаю ей всю эту бодягу, руками в воздухе развожу, а потом посмотрел на нее, а она сидит туча-тучей. Брови нахмурила, губы сжала и в землю смотрит.

Я думаю, может, в запале задвинул матерное что-нибудь, а она и обиделась. Или огорчается, что не пить нам с ней чаю.

- Что с тобой, Настенька, - говорю, - может, я ляпнул что-нибудь лишнее? Так прости меня, грубияна. А лучше огрей вот - и протягиваю ей чурку березовую.

Она молчит, только головой из стороны в сторону качает.

- Да не молчи ты, ей-богу! Что случилось?

У нее подбородок задрожал, и говорит она, не поднимая глаз:

- Был здесь твой Студень.

Тут-то я в нокдаун и поехал. Без всякой там березовой чурки.

Вытащил я сигаретку, закурил, а сам мозги в кучку сгребаю. Значит, не зря меня интуиция сюда вела. С колдуньей Максимилой заодно.

Ну, держись, Знахарь. Начинается новое кино.

Подумал я минутку и говорю:

- Пойдем-ка, Настенька, во-он на ту горочку, - и пальцем показываю, - и расскажи ты мне там все подальше от ушей братьев твоих.

И сделал ударение на слове "все".

Она встает как миленькая, и идем мы с ней на этот пригорочек, метрах в двухстах от скита, садимся там на травку, и она мне рассказывает всю историю со Студнем.

Пока она рассказывала, я несколько раз вскакивал, бегал вокруг нее кругами, чуть на себе жопу от злости не разорвал, но Настю не перебивал и выслушал до самого конца.

Конечно, она рассказывала на своем милом дикарском наречии, раз шестьсот сказала "грех-то", в некоторых местах краснела и мялась, но я все всосал и не осталось для меня в этой параше ничего неясного.

А рассказала она мне вот что.

Около двух месяцев назад, возвращаясь с сенокоса, они заметили, что Секач, пес ихний, бросился в кусты и стал там на что-то сильно гавкать. Посмотрели, а там лежит без сознания парень окровавленный, и так ему плохо, что того и гляди душу Богу отдаст. Ну, взяли они его по-человечески и принесли к себе. А выхаживать поставили Настю. Ей не впервой, да она и сама сразу вызвалась. Больно ей это про меня напомнило.

Парень этот сдернул с зоны и поперся по тайге. Но ему не повезло, и он напоролся на рысь. Поцапались они с ней не на шутку. Он ее ножичком почикал, а она его когтями разодрала. Да так разодрала, что он едва кровью не истек. Но самое страшное было в том, что рыси лапы перед едой не моют, и все микробы зловредные, которые у нее под когтями были, поселились в ослабленном организме урки беглого. И стали его планомерно и целенаправленно губить.

И в кусты эти он заполз помирать. Но тут собачка его и нашла.

Вот такое начало истории. Дальше интереснее будет.

Лечат они его, лечат, а он не поправляется.

Лежит все время без сознания, бредит, в бреду с урками беспредельными собачится, слова грязные из него так и летят. Руками размахивает, приходилось даже связывать иной раз.