Комсомолец - Федин Андрей Анатольевич

«Богатства недр людям», – гласила надпись над лестницей.

«Людям или не людям, но обязательно за валюту», – мысленно сказал я.

Нынешний институт показался мне почти родным, в отличие от того, где учился мой сын. Сейчас здесь дышалось легко (и пахло булочками). В двухтысячных же это здание превратили в настоящую крепость: решетки на окнах, металлоискатели на входе, пост охраны искоренили дух студенческой вольницы. Я улыбался, поглядывая на спешивших по своим делам студентов. Приличные, пусть и невзрачно одетые молодые люди: с не обезображенными пирсингом и татуировками лицами, но и не бандитского вида, как в девяностые.

Слава Аверин вызвался быть Сусаниным – повел меня и Пашку по широким коридорам и лестницам. Этой дорогой я ходил бессчетное количество раз… в будущем. Вспоминал сейчас каждый поворот, узнавал виды из окон, предсказывал, когда и в каком направлении двинутся основные потоки студентов. Сообразил, что староста вел нас к деканату факультета. Смутно припомнил, что там на стенах висели большие стенды, на которых учащиеся находили листки с расписанием занятий, списками прогульщиков и студентов, подлежащих отчислению. Беспокоиться об исключении из института нам пока было рано, а вот узнать расписание не помешало бы.

– Э-э-э… первой парой сегодня вышка, – сказал Славка, отыскав на стенде информационный листок для нашей группы.

– Не люблю математику, – заявил Могильный.

– Зачем тогда пошел в горный? – спросил Аверин.

Пашка пожал плечами.

– Нет, а что я помнил-то после армии? – сказал он. – Куда бы еще я со своими знаниями пролез? Только в наш институт, других вариантов не нашел. «Если ты тупой, но гордый, поступай в Зареченский горный». Лучше уж сюда, чем сразу в шахту.

– А чем тебе шахта не угодила? – спросил староста.

Могильный отмахнулся.

– Да перестань. Что я там забыл? После школы я хотел в МГУ податься. Вышла осечка – отправился топтать плац. Думал покорить столицу со второй попытки. Но для этого пришлось бы еще год зубрить предметы. И работать. Не у родителей же на шее сидеть.

Он покачал головой.

– Решил, что сгодится и наш институт. Отучусь. А там уж лучше по распределению в карьер. Все ж не под землей буду торчать. Или в Зареченск, но не мастером, а в кабинет. Лишь бы не отправили куда-нибудь за полярный круг. Не люблю мерзнуть.

Я вспомнил, как обивал кабинеты отделов кадров в девяностые. Тогда ни о каких распределениях уже не вспоминали. Получил диплом – свободен. Те, кто имел родственников или так называемую волосатую руку среди начальников предприятий, радовались такому обстоятельству – их по окончании учебы ждали теплые места. Ну а таким, как я, приходилось прогрызать себе дальнейший путь зубами. Кто-то из моих сокурсников и дня не проработал на горнодобывающем предприятии, кто-то дорос до кресла генерального директора ГОКа (не буду тыкать себя в грудь пальцем).

– Сразу начальником шахты станешь, – сказал Слава.

Пашка хитро улыбнулся, махнул черным дипломатом с блестящими кодовыми замками (Аверин явился на занятия с точно таким же, «гэдээровским», как он его обозвал).

– Не откажусь, если предложат, – сказал он. – Но уверяю вас, парни: с правильным тестем и здесь, в Зареченске, в шахту спускаться не придется. Если только изредка, чтобы заработать подземный стаж. А так: светлый кабинет с цветами в горшках на подоконнике, спокойная работа в окружении красивых женщин… Красота!..

– Мечтай, мечтай, – произнес Аверин.

Он похлопал Могильного по плечу, подмигнул мне. Спросил:

– Ну что? Идем искать аудиторию?

Еще около деканата мне показалось странным, что у нас будет не лекция, а практическое занятие по высшей математике. Подумал даже, что человек, составлявший расписание занятий для нашей группы, допустил описку. Казалось бы: какая практика без предварительного получения теории? Или забыли, что первые курсы неделю подсчитывали лишь капусту в полях? Аверин с Могильным не заметили странности в расписании. Промолчал и я. За годы жизни почти разучился удивляться, потому что у любой странности могло быть простое объяснение, нужно лишь разобраться в происходящем.

Понял, что лекции все же не будет, когда вслед за старостой подошел к аудитории. Не к огромному лекционному залу, а к обычному учебному классу, рассчитанному на присутствие в нем максимум двух групп первокурсников. В аудитории стоял гул голосов. Студенты разбились на группы (их составы сложились еще в колхозе), общались, смеялись, жестикулировали, хвастались друг перед другом вещами, показывали фотографии, шуршали страницами книг, двое парней изображали фехтовальщиков – размахивали свернутыми в трубки газетами. Первокурсники не показались мне взрослыми людьми, в прошлой жизни я бы принял их за старших школьников.

Первым делом мой взгляд отыскал в толпе светлую косу Альбины Нежиной. Королева обнаружилась в центре аудитории, в окружении квартета ухажеров. Стояла вполоборота к двери, наверняка заметила наше появление, но не повела и бровью. Я с удовольствием пробежался глазами по ее ладной фигуре – собрал материал для ночных фантазий. Снова убедился в том, что из всех сокурсниц лишь в Неженой не видел ребенка. Всех остальных одногруппниц пусть и не считал дурнушками (некоторые имели вполне зрелые женские формы), но не в состоянии был разглядеть в них женщин, не детей.

– Паша! Мы здесь!

Заметил в дальнем углу комнаты Олю Фролович, та махала рукой.

Лицо Пашки Могильного озарилось улыбкой. Без долгих раздумий парень ринулся в аудиторию, подобно ледоколу, раздвигал плечами студентов. Славка Аверин бросил на преподавательский стол журнал учета посещаемости и двинулся за приятелем. А вот я за ними не последовал. Потому что увидел рядом с Ольгой нашего комсорга. С Пимочкиной я так и не поговорил по душам. После колхоза с ней пока не встречался. И пока не желал ее видеть: накопившаяся от общения с ней усталость еще не развеялась. Решительно направился к первым от доски рядам, занял место за партой рядом с учительским столом.

Раз уж я решил стать отличником, то место в первых рядах – для меня. Помнил, что именно на них обычно сидели зубрилы и ботаники. В прошлой жизни я с этой разновидностью студентов не имел ничего общего, но сейчас без раздумий примостился напротив вождя мирового пролетариата, что лукаво посматривал на студентов с портрета на стене. Повинуясь проснувшейся старой привычке, осмотрел столешницу на предмет неприятных сюрпризов – чернильных пятен, жевательных резинок и острых заноз. Решение проблемы с одеждой я пока не придумал, поэтому соблюдал осторожность.

Чувствовал на своем затылке пристальный взгляд (Пимочкина?), но не обернулся. В прошлой жизни я хорошо научился обращаться с женщинами в постели, а вот все эти разборки «любишь – не любишь» обходил стороной. В молодости мне хватало общения с женой. Потом предпочитал скоротечные романы, когда жена решила, что сможет прекрасно жить без меня, но на мои деньги (на алименты она купила две квартиры в Москве и одну в Питере). Указывал девицам на порог, как только заходила речь о «серьезных отношениях», благо, партия в то время уже не наказывала за аморальное поведение.

С удивлением обнаружил, что перспектива разборок с комсоргом напрягала меня сильней, чем предстоящие встречи с маньяками. Головой я понимал, что все эти Светкины взгляды, улыбки и подарки в виде гематогена не что иное, как ухаживание. И в то же время никаких конкретных шагов в борьбе за мою руку и сердце Пимочкина пока не предпринимала. Я находил глупым ругать девчонку за хорошее ко мне отношение. Однако понимал, что ее шефство надо мной ни к чему хорошему не приведет – ни ее, ни меня. Но все не находил подходящего момента, чтобы расставить точки над «е» в наших бесперспективных отношениях.

Вынул из потертой текстильной сумки (как же мне недоставало в этом времени полиэтиленовых пакетов!) чистую толстую тетрадь, заготовленную для учебы еще самим Комсомольцем. Проверил работу шариковой ручки и снова порадовался, что не придется писать перьевой: не представлял, как вообще можно писать, макая железку в чернила. Никто не спешил занимать по правую руку от меня свободное место. Либо не считали его удачным, либо не желали делить парту со мной. Это в прошлой жизни от желавших сидеть со мной рядом не было бы отбоя – и в институте, и после. Теперь мое соседство не казалось одногруппникам привлекательным.