Комсомолец - Федин Андрей Анатольевич

Парни загалдели, обсуждая Славкину неловкость, девчонки сочувственно заохали. Усатый доцент схватился за сердце, подбежал к Аверину, попытался поставить диагноз, разглядывая обутую в сапог ногу. Света Пимочкина тоже дернулась было в нашу сторону. Но вдруг замерла, задумчиво посмотрела на ковш с большой деревянной ручкой, который держала в руке. Завертела головой, кого-то высматривая. Комсомольский значок блеснул на ее груди, будто капля крови (в колхозе значки носили только комсорг и я).

Света замахала незанятой рукой, привлекая внимание кого-то из студентов.

– Надя! – крикнула Пимочкина. – Боброва!

Никогда не исчезавшая с горизонта старосты Надя Боброва ринулась к соседке по комнате, легко расталкивая студентов мощными плечами.

– Надя, – сказала комсорг. – Взгляни, будь добра, что там случилось со Славой. Ты же спортсмен, разбираешься в травмах. Я бы и сама посмотрела, но не могу: мне нужно срочно подогреть питье для Саши Усика.

Глава 7

Перед отъездом из колхоза я с удивлением узнал, что вкалывал неделю не бесплатно. Получил из рук суровой колхозницы три непривычно маленькие по размерам купюры – одну номиналом в три рубля и две по рублю. Радовался деньгам не меньше прочих студентов, потому как не был уверен, что найду в вещах Александра Усика золотые горы. А пять рублей пусть и не делали из меня богача, но обещали: я не помру от голода до того, как определюсь с путями решения бытовых проблем.

В автобус я заходил уже не чужаком – советским человеком (во всяком случае, за неделю научился таковым выглядеть: на меня не указывали руками, обзывая сумасшедшим или буржуем). Дым от папирос водителя пришелся кстати – от собравшихся в салоне студентов попахивало вовсе не ароматами стиральных порошков и кондиционеров. Но ни от кого из первокурсников не несло алкогольным перегаром, как это было бы, отправься студенты в колхоз в девяностых.

Перекличку не устраивали. Должно быть, усатый доцент не поверил, что кто-либо из студентов захочет остаться в колхозе. Первокурсники неорганизованной толпой ринулись занимать места – те самые, на которых неделю назад покидали город. Нарушители порядка слышали гневные крики: «Я здесь сидел!» И не спорили – покорно уходили с чужих мест. Даже Пашка Могильный и Ольга Фролович не уселись вместе. Поддался этой странной тенденции и я: плюхнулся на сидение рядом с Надей Бобровой, примостил в ногах рюкзак.

– Будешь снова храпеть – ударю тебя локтем, – сообщила Надежда.

Не увидел на ее лице радости от скорого возвращения в лоно городской цивилизации.

– Разрешаю, – сказал я. – Хоть локтем бей, хоть ногой. Главное – не буди.

В этот раз я поля не разглядывал: насмотрелся на сельские пейзажи на годы вперед. Прикрыл глаза, едва только доцент скомандовал: «Поехали». После сорока прожитых лет у меня начались проблемы со сном. Как бы ни уставал, но всегда по нескольку часов ворочался в постели, прежде чем засыпал. А о том, чтобы спать в неудобной позе и уж тем более в сидячем положении, давно и помыслить не мог. Не помогали ни успокоительные капли, ни коньяк. Перемещение в другое тело избавило меня от старческого недуга: едва автобус тронулся с места, как я уже стал погружаться в дремоту, игнорируя и дребезжание, и прыжки по кочкам, и громкие голоса.

В общагу я отправился без Могильного и Аверина. Парни вместе со всеми доехали до института и уже оттуда отправились к автобусной остановке: решили наведаться домой. Пашке предстояло ехать до тринадцатого квартала, Славке – в противоположную сторону, до Комсомольских прудов. Но оба собирались ночевать сегодня в общежитии. Сказали, что утром добираться до института проблематично: можно и не поместиться в автобус. Пообещали привезти из дома продукты. А Павел с ухмылкой сообщил, что не забыл про гитару. «Голос-то к тебе до завтрашнего дня наверняка вернется».

От института я шел не спеша. Уже не считал окружавшую меня действительность сном. Почти смирился с тем, что угодил в прошлое. Потому без стеснения тешил любопытство: поглядывал по сторонам. Примечал все вывески. Рассматривал и людей. Рабочий день был в самом разгаре – на улице не заметил толп прохожих. Но все же народу вокруг было больше, нежели когда я проходил здесь же до поездки в колхоз. Прогуливались мамаши с колясками. Увидел детей в серой школьной форме: кто постарше, щеголяли красными пионерскими галстуками, младшие – с октябрятскими звездочками на груди.

Встретил и нескольких подростков. Бросилась в глаза их манера одеваться. Никаких балахонов. Ни у кого не увидел голых щиколоток или армейских ботинок. Все наряжены неброско (даже девчонки), рубашки у парней заправлены в брюки. Не заметил выставленных напоказ пупков, пирсинга на лице и синюшных татуировок. Но и не встретил никого в дорогой одежде, подогнанной по фигуре, с эмблемой известного бренда. Ни на ком из мужчин не разглядел приличного костюма – уж в них-то я неплохо разбирался. В женских нарядах понимал значительно меньше, но и они меня не впечатлили.

Молодые мужчины и женщины без смартфонов в руках, подростки без наушников, дети без самокатов с яркими светящимися колесами. Все это не походило на реальность, заставляло меня искать признаки сна или галлюцинации. Подливала масла в огонь почти пустынная проезжая часть: ни тебе обычных для этого времени пробок, ни даже вереницы разноцветных машин. Редким ретроавтомобилям, стареньким автобусам и грузовикам никак не удавалось убедить, что я шагал по центральному проспекту города. И лишь сидевшие на лавках у дверей подъездов пенсионерки казались частью привычной реальности.

Я притормозил около газетного киоска, окинул взглядом вывеску «Союзпечать», невзрачную витрину, стоявших у окошка мужчин (двое что-то разглядывали через стекло, третий с интересом просматривал уже купленный «Советский спорт»). Названия газетных передовиц на мгновение показались мне заменой новостным интернет-порталам. Названия газет («Правда», «Труд», «Известия», «Советская Россия») мало о чем мне говорили. Хотя некоторые из этих изданий я успел подержать в руках: разрезанные на части, они висели на ржавом гвозде в туалете рядом с домом трактористов.

Сунул руку в карман… но расстаться с честно заработанными в колхозе рублями не решился. Подумал, что советские газеты для меня сейчас не так важны, как советские продукты. Взглядом отыскал гастроном (желудок напомнил о том, что пришло время обеда), но с походом в него решил повременить до того, как проведу ревизию доставшихся мне от Комсомольца по наследству вещей: кто его знает, может, найду под кроватью гору консервов и овощей. Ну а потратить деньги я успею всегда. Вполне допускал, что выданные мне в колхозе пять рублей – все мои денежные средства вплоть до получения в октябре стипендии.

Около корпуса общежития я постоял, разглядывал его со стороны. Пришел к выводу, что здание внешне почти не отличалось от того, что я помнил. Когда приезжал к сыну, его общагу не рассматривал (может, и перекрасили ее, в моей памяти этот факт не задержался). А вот под окнами заметил окурки, фантики от конфет, крышки от бутылок – не гору, но идеально чистой территория около общежития точно не выглядела. В окнах заметил несколько мужских фигур с сигаретами (или папиросами?) в руках. Парни курили, особо не прячась, точно как в начале девяностых. И точно так же, как и во времена моего прошлого студенчества, по-свински выбрасывали окурки из окон.

Едва переступил порог общаги, как почувствовал на себе строгий взгляд вахтерши. Отчитался перед женщиной, из какой я комнаты, получил нагоняй за то, что не оставил на вахте ключ (отдавать кому-то ключ от своего жилища мне казалось… странным поступком). Отвесил строгой надзирательнице парочку комплиментов (во имя спокойного будущего). По собственному опыту знал, что хорошие отношения с вахтершами – это важно. А заполучить их совершенно несложно: нужно лишь чаще улыбаться да говорить правильные слова. Я поправил лямки рюкзака и побрел к лестничному пролету.