Берлинское кольцо - Эдуард Арбенов

— А если я упаду завтра, — продолжал я пугать Крамера. — Ты слышишь, как дерет мою глотку. Кто будет возиться с этими пластинками? Кто?

Он наконец понял меня и выругался:

— Черт бы побрал всех. Или вы думаете, что Крамер не заботится о деле. Я уже печенку выгрыз коменданту, да что он может сделать, когда есть приказ отдать пять человек Баумкеттеру, и именно этого новичка в их числе. Он даже готов сторговаться на четырех, но…

Крамер был дрянью, продажной шкурой, готов был продать нас всех, если бы стал вопрос о его собственной жизни. Однако за Исламбека он дрался, я был уверен — ему нужны были руки… Много рук.

И еще я был уверен, что ничего, абсолютно ничего сделать уже нельзя — Баумкеттер сцепился в Исламбека мертвой хваткой.

Прямо с плаца их повели в медицинский барак. Пятерых. Первым шел Исламбек: у него было больше сил и больше мужества. Он во что-то верил и на что-то надеялся. А те четверо видели впереди только смерть. Правда, их будто бы направляли в барак на работу, но кто в Заксенхаузене не знал, какая работа у Баумкеттера.

Да, день был страшный — и потому, что он нес смерть, и потому, что над лагерем летел ветер и бросал в лицо снег. Мокрый, заставляющий людей мучаться даже перед концом.

Их ввели в барак — там было сухо и даже тепло. Но никто из пятерых не заметил этого. Они остановились и приковали глаза к столу, за которым сидели врачи в белых халатах — обычные врачи и в обычных халатах. Но обычное не откликалось в сознании, не успокаивало. Это вуаль, за которой Баумкеттер. Поэтому они искали Баумкеттера и хотели угадать, каков он. И каждый избрал своего: самого жестокого, самого беспощадного. Ведь убийца должен быть беспощадным. Все избрали, и все ошиблись. Даже Исламбек. Лысый человек в очках, сидевший посреди, показался ему холодным, очень холодным. Он!

Их заставили раздеться. Потом по очереди осматривали. Проверяли пульс. Ритм сердца играл какую-то роль, словно ему еще предстояло биться. Когда-нибудь.

У всех лацкали зубы. Не от холода. От ожидания.

Вошел человек без халата. Отяжеленный годами, работой, тревогой. С улыбкой — не вызывающей, не злорадной, а извинительной и усталой.

Это был Баумкеттер. Он просмотрел листок, протянутый ему человеком с лысиной, обратил внимание на пометки, скривился, подумал минуту, потом подошел к Исламбеку.

У Исламбека не было номера, обычного лагерного номера, и Баумкеттер покачал головой — ему опять что-то не понравилось. Что именно, Саид не понял. Но когда Баумкеттер своей рыхлой, волосатой рукой — волосинки кольнули шею Исламбека — тронул его плечо, все стало ясно. Эскулапа не устраивала рана, уже зажившая, но еще свежая, от пули Дитриха. Затем этой же волосатой рукой — пальцы тоже были покрыты ворсинками — Баумкеттер долго выщупывал бок Саида, второе плечо, бедро. И снова поморщился.

Четверых увели. Через узкую дверь с какой-то желтой табличкой на створке. Голой табличкой — или так показалось Саиду. Возможно, что-то было написано на ней, но мелко и неприметно для глаза.

Когда створки захлопнулись, Баумкеттер оставил Исламбека и шагнул к двери. Постоял некоторое время около нее, настороженно вслушиваясь в тишину, потом придавил створки плечом — они плотно сошлись — и вернулся к заключенному.

Саид вздрагивал — это был нервный озноб, даже зубы не слушались и тихо постукивали. Он напряг волю, чтобы смирить дрожь. Повторил мысленно слова Ольшера на последней встрече: «Постарайтесь поверить в то, что я вам говорю. Это нелегко, понимаю — любому нелегко, но необходимо».

Надо было верить. Что другое, собственно, можно было избрать, кроме Гейнца Баумкеттера. Впрочем, Ольшер ничего другого и не предлагал. Наверное, у него не было ничего другого, более легкого, человеческого.

Я верю, убеждал себя Саид, стараюсь верить. Надо только пережить эти полчаса, эти минуты — Ольшер говорил о минутах, всего лишь о минутах.

Баумкеттер снова посмотрел на плечо Саида, теперь с любопытством медика. Никакой грубости, никакого отвращения на лице. Он видел, что заключенного бьет озноб, но не это озадачивало его — всех бил озноб, ибо все догадывались о предстоящем. Баумкеттера беспокоила бледность заключенного. Он был слаб, и испарина, предшествующая обмороку, прозрачными холодными капельками взблескивала на висках.

Баумкеттер решил свой собственный вопрос, неведомый Исламбеку. Профессиональный вопрос. Его пугал и настораживал облик заключенного. И, желая опровергнуть или утвердить возникшее подозрение, он взял руку Саида и стал отсчитывать пульс.

Сердце колотилось бешено. Саид слышал эти почти болезненные удары в грудь и в висок и ничего, ничего не мог изменить. Не мог успокоить сердце.

А Баумкеттер все считал и смотрел в лицо Саида, в глаза его, тоже выцветшие. Правда, они горели тем бесцветным лихорадочным огнем, что виден даже в сумерках. Но огонь был бесцветным все же.

Он опять скривил губы, этот Гейнц Баумкеттер. Неожиданно бросил руку Исламбека и ушел к стене. Там, стоя спиной к Саиду, он вынул из кармана что-то серебристо-матовое, нет, не пистолет, которого ждал Исламбек, а портсигар или что-то похожее на него, отщелкнул крышку и стал неторопливо перебирать белые капсулы. Размышлял и перебирал, иногда останавливался, его задерживала мысль, наконец выбрал, поднял к свету, и капсула вспыхнула крошечным металлическим огоньком. Сверху, из узких окон, вытянувшихся под крышей, падал сумеречный луч зимнего дня. Он пробивался сквозь снежинки, казавшиеся синими снизу.

Капсула легла на стол. И вот теперь Баумкеттер вынул пистолет. Черный, с коротким вороненым стволом, ловким движением отдернул магазин, вставил в него капсулу как патрон — это был, конечно, патрон — и вставил магазин на место.

Где-то за стеной или за дверью щелкнули один за другим два выстрела. Донесся не то стон, не то шум ветра.

Баумкеттер поднял брови, глянул на дверь и секунду-две опять слушал.

«А если это смерть, — понял вдруг Саид. — Просто смерть, как там, за стеной. Ольшер избавляется от меня. Не поверил в мою тайну. Ни во что не поверил…»

Жить!

Еще немного. Видеть это окно и за ним свет… Ничтожный, тусклый свет, живой снег, летящий, тающий на стекле.

Баумкеттер словно услышал его мысль и обернулся — настороженный, даже испуганный. Может быть, ему показалось, что заключенный хочет бежать или попытаться оказать сопротивление. И сразу успокоился. Исламбек стоял на прежнем месте и почему-то смотрел в окно, запорошенное мокрым снегом.

Ладонью Баумкеттер показал на пол.

— Лечь? — уточнил по-немецки Саид и услышал свой голос — хриплый, придавленный, как будто горло сжимали.

Но Баумкеттер понял его и улыбнулся.

— Вы говорите по-немецки?

И лицо его стало еще добрее, и улыбка сделалась извинительной, словно он просил прощения за неудобство: пол был голый, каменный и сырой — те, четверо, прошли по нему мокрыми пантофелями, Баумкеттер бросил на цемент рубашку Саида:

— Пожалуйста!

Перед тем как лечь, уткнуться лицом в землю, Саид поднял глаза на Баумкеттера. Он не знал зачем, но ему необходимо было обязательно встретиться взглядом с человеком, который держал в руках пистолет.

Тот улыбнулся по-прежнему извинительно, даже грустно. И в глазах таилась тревога — больше ничего.

Баумкеттер не надеялся на свои патроны — так понял Саид, и его охватил мгновенный ужас. На какую-то секунду он поддался этому чувству и уже хотел вскинуться снова на ноги, но Баумкеттер предупредил попытку, наклонился над ним и еще раз коснулся волосатыми пальцами плеча. Помял его, как мясник.

В это время прозвучала вторая пара выстрелов. За стеной, теперь ясно, что за стеной, и звук оказался громче.

— Спокойно! — предупредил Баумкеттер и отстранил руку от Саида.

Пол был холодный. Жег каменным льдом, но Исламбек не шелохнулся, только расслабил плечо.

«Он будет стрелять в плечо. В левое…»

Хотелось зажмурить глаза, но веки не смыкались. Широко раздвинутые, они открыли перед Саидом кусок пола и грязный рукав рубахи, на которой он лежал.

Это — мир, все, что осталось от него в последнюю минуту.

Выстрел прозвучал негромко. Во всяком случае, не так, как ожидал Саид. И стало больно и горячо в левом плече. Он застонал тоже негромко. Что-то пылающее хлынуло в тело, в мозг, в глаза, и на мгновение они ослепились синим пламенем. И угасли. Все угасло.

Он даже не услышал слов Баумкеттера:

— Вынесите его…

Часть II

ЛАБИРИНТ

1

Ее задержали на втором километре Берлинского кольца перед поворотом шоссе на Потсдам. Задержали на исходе дня, когда придорожные заросли уже пересеклись длинными синими тенями, а сама бетонная полоса окунулась в тишину. Слишком долго серый, почти неприметный в такое время «фольксваген» стоял на обочине. Его успели зафиксировать, и когда обладательница этого не особенно быстроходного, но весьма удобного и выносливого «конька» выглянула из-за тенистых сосен и приблизилась к машине, ее остановили сотрудники органов государственной безопасности: