Русская война 1854. Книга пятая - Антон Дмитриевич Емельянов

бронированных платформ — ему, как опытному артиллеристу, это было не так уж и сложно. Неделю графа гоняли в хвост и гриву, заставляя освоить все роли: и наводчика, и мехвода, и просто подавателя снарядов. Он делал все и, наконец, получил рекомендацию в командиры машины, а вместе с этим и приоритет к отправке. Граф не говорил это никому, но в тот момент он гордился собой даже больше, чем после выпуска юнкерского.

— Не верится, что успел, — Лев Николаевич запрыгнул на весы и взглянул на табло.

Специальное электрическое, оно придавало процедуре взвешивания особый шарм. Вышло 84 килограмма в полной выкладке — Толстой довольно улыбнулся. За эту неделю тренировок он еще и похудел, а на теле, хоть это и не было видно под мундиром, появились самые настоящие мышцы. И как он раньше мог считать себя некрасивым или теряться в обществе? Граф посмеялся над медленно умирающими в душе страхами[1] — в новом Льве Николаевиче им не было места.

— Влезут все ваши книжки, — Волохов тоже бросил взгляд на весы. — А теперь идите собирайтесь, вылет уже через два часа. «Император Николай» ждать не будет.

— Простите, Даниил Кириллович, — Толстой не удержался. — А это название нового «Кита», откуда оно? Не мог же новый царь так быстро его утвердить, а без его воли использовать имя одного из Романовых — это могут и за оскорбление признать.

— Боитесь? — Волохов улыбнулся.

— Боюсь, — Толстой больше не видел ничего страшного в том, чтобы признаться в подобной малости. Честность перед самим собой даже в таких мелочах бодрила, и граф уже начал подумывать, что не будет продолжать «Детство», несмотря на все хвалебные отзывы, а сразу напишет что-то новое.

— И я боялся, — неожиданно ответил Волохов. — А Григорий Дмитриевич — нет. Как узнал о смерти царя, так пришел и вписал в проект новое название.

— И никто его не остановил?

— Название написали на «Ките» в тот же день. А дальше никому уже не хватило храбрости приказать стереть царское имя. Ни Кирьяков, ни даже Горчаков — как узнали, оба только выругались да постарались пореже заглядывать в нашу сторону.

Через два часа, как и было обещано, Лев Николаевич был уже в небе. Вместе с ним летели еще 49 офицеров. Пятьдесят человек за один рейс, один рейс в два дня, полторы тысячи добровольцев в месяц — немного. Но даже такая мелочь, верили они, поможет их армии держаться. Держаться, пока не придет настоящая подмога. Или пока через месяц не встанут в строй еще три «Кита», а потом еще три… Разросшиеся воздушные верфи Севастополя работали 24 часа в сутки, 7 дней в неделю. Все, чтобы победить!

Князь не заметил, как уснул, и ему неожиданно приснился какой-то старый бородатый мужик с длинными седыми волосами. Он сверкал умными черными глазами, тряс сухим морщинистым кулаком и пытался уверить графа, что нельзя остановить зло насилием. Что это только порождает еще больше зла, словно угли в огромном паровом котле, который рано или поздно не выдержит и рванет, накрыв ненавистью и болью весь мир.

— Синод заставляет церковь говорить то, что нужно царю, но разве Христос не учил, что нужно подставить щеку? Принять даже несправедливую смерть, чтобы в итоге принести всем искупление и мир.

— Не мир я принес, а меч, — напомнил Лев Николаевич.

— То сказано не о железе, чтобы убивать своих сородичей, а о законе божьем, которое разделило поколения тех, кто не мог спастись, и тех, кому эта возможность представилась. Не стоит повторять слова писания, придавая им тот смысл, которого в них нет и не было.

— Но христиане сражались всю свою историю. Не ты ли в итоге пытаешься приписать нам то, чего в нас никогда не было?

— То ошибка, которая и не дала нам все это время прийти к богу. Он дал нам закон, и надо было просто следовать ему.

— Потому что мы его рабы? — Лев Николаевич чувствовал, что этот неизвестный старец говорит правильнее, чем он. Что он сам поступает невежливо и дико, но в то же время он не сомневался, что правда на его стороне. Просто пока ему не хватает мудрости, чтобы ее рассказать.

— А что плохого, чтобы признать себя рабом божьим? Разве не признаешь ты власть царя или генерала на войне?

— Они не называют меня рабом. Скорее сыном! И просят не умереть или терпеть муки, а выжить! — Лев Николаевич почувствовал, как внутри вспыхивает огонь. — Кстати, старик, а почему в Старом завете бог называл нас своими детьми, а в Новом — рабами? Что изменилось?

Старик не ответил. Жар, горящий в душе графа, изгнал его, а потом он проснулся и почувствовал, как взошедшее солнце начало греть его через боковые стекла.

— Константинополь внизу, — рядом раздался тихий шепот поручика Горохова, который вместе с графом тоже проходил обучение на бронированные машины, но получил место не командира, а мехвода.

— Как же наших мало… — Толстой разглядел небольшую полосу русских позиций с юга от древнего города. Такая маленькая и узкая на фоне огромного каменного гиганта, но ее хватало, чтобы сдерживать его. Страх перед русским оружием заставлял турок сидеть на месте, и этот пролет нового «Кита» лишь его усиливал.

«Мы уже прилетели не зря», — понял граф и принялся вглядываться дальше, словно надеясь увидеть через все Мраморное море клубы дыма от грохочущего там сражения.

* * *

Я уже почти неделю торчу без дела, и это выматывает хуже любого боя. А еще ночные гости — приходят, забирают мои бумаги. Якобы тихо и незаметно, но от такого шума не проснулся бы только мертвый. И ведь не скажешь ничего…

— Господин полковник! — от окна раздалось еле слышное шипение, и я открыл створки.

Еще две моих головных боли. Первая — окно, через которое в любой момент можно уйти куда угодно. Свобода, которая так манит, но которая поставит крест на всем, что я мог бы официально сделать в России. А вторая неприятность…

— И ведь поймают вас однажды и всыпят, — я протянул руку и помог забраться ко мне двум детишкам.

Мальчишка — совсем маленький, ему, кажется, нет еще и десяти, а девушка, которая, подобрав юбки, забралась следом, постарше. Ей вроде бы уже пятнадцать, но эти двое особо о себе