Екатерина Великая - Кэролли Эриксон

Невозможно было предсказать перемены в настроении Елизаветы, нельзя было предвидеть ее капризы. Так же внезапно, как она отменила поездку в Ригу, она отменяла и многое другое, приводя в отчаяние своих придворных, которые от удивления лишь разевали рты. Действуя» стихийно, императрица часто приказывала всему двору следовать за ней на пикник, иногда с ночевкой. И тогда срочно выкатывали кареты, закладывали лошадей, грузили палатки, съестные припасы. Нередко получалось так, что в местах, где они намеревались остановиться, грязи было по колено, подводы с палатками задерживались в пути, и в довершение всего начиналась гроза с дождем, и все промокали до нитки.

Незавидной была участь придворных дам Елизаветы. Она придирчиво следила за их внешностью, и упаси бог, если у фрейлины или у статс-дамы был лучше цвет кожи, чем у нее, красивее глаза или соблазнительнее бюст. Бросившая вызов ее прелестям неминуемо чувствовала на себе царский гнев. Ей ничего не стоило приказать женщине в красивом платье выйти из зала и немедленно снять его. Со временем все придворные дамы постигли искусство одеваться хорошо, но вместе с тем соблюдать меру, дабы не затмить своим блеском наряд императрицы. В то время всем была известна ее склонность к чуть ли не материнской нежности. Она имела обыкновение высмотреть какую-нибудь симпатичную женщину и, подозвав к себе, взять ее лицо в свои руки и нашептывать похвалы рдеющей от смущения и удовольствия счастливице, а затем осыпать ее подарками и, почестями.

Зимой 1746 года императрица ни с того ни с сего издала указ, который обязывал всех придворных дам брить наголо головы. С плачем и воем они выполнили повеление, горько оплакивая потерю пышных причесок, которыми гордились. Внимание Елизаветы привлекло то, что при дворах западных монархов черные волосы были в моде. Она решила, что и ее двор не должен отставать от Европы, и послала каждой из своих придворных дам по черному парику, которые они обязаны были носить на своих бритых головах. Первой подала пример сама императрица. Это был сезон черных париков. Они были на всех балах и прочих увеселениях знати. Создавая неуместный контраст с пастельными шелками и камчатными тканями, которые тогда преобладали, парики уж совсем не гармонировали с белым цветом кожи, обычным для русских женщин. Даже гости двора должны были подчиняться прихоти императрицы и прятать свои волосы под грубыми, черными как уголь париками. Зато Елизавета была довольна. Она создала на обочине Европы оазис западной моды. Ее двор хотя бы по стилю соответствовал изыскам французских мастериц. Черные парики, которые плохо поддавались гребням и портили внешний вид их обладательниц, просуществовали до весны, когда императрица смилостивилась и разрешила своим дамам снять парики и ходить с прическами из своих собственных, постепенно отраставших волос.

Императрица отличалась удивительной непоследовательностью, особенно когда дело касалось таких важных сторон жизни, как пища, одежда и любовь.

Если говорить о еде, то она предавалась самому настоящему обжорству, уплетая за обе щеки ветчину, французские паштеты, булки и пирожки. Она выписала из Франции поваров, и те трудились в поте лица, поставляя к ее столу редкие яства. Из любви к персикам и винограду, которые росли на юге ее страны, Елизавета приказала проложить особую дорогу между Москвой и Астраханью длиною в тысячу двести миль. По этой дороге скакали во всю прыть посыльные с фруктами, упакованными особым образом в плетеные корзины. Но нередко обжорство уступало место воздержанию. Когда по церковному календарю наступал пост, Елизавета строго соблюдала его и приходила в ярость, если кто-нибудь из придворных не желал изнурять себя постной пищей.

Никто не знал, сколько дорогих платьев было в необъятном гардеробе императрицы. Говорят, она имела пятнадцать тысяч платьев, и каждое было завернуто в шелк и хранилось в большом кожаном чемодане. Портные ее величества составили себе немалые состояния. Она всегда была у них в долгу, и зачастую им приходилось годами ждать своих денег. И все же она тратила щедрой рукой так, будто ее казна была подобна волшебной шкатулке. Покупались сотни ярдов атласной тесьмы, пенисто-белые кружева, отрезы ткани с тончайшей вышивкой. К каждому из ее бессчетных платьев была подобрана своя пара туфель на высоком каблуке. Десятки сундуков были набиты шелковыми чулками и перчатками. В нескольких комодах и шкафах хранились драгоценности и украшения для ее причесок. Иногда случался резкий поворот к суровой скромности, и Елизавета появлялась в аскетическом черном одеянии, выражая скорбь и уныние, и подвергала сердитому разносу своих дам за вычурность стиля в одежде, требуя простоты и безыскусности. Смена платьев отражала изменение настроения государыни, то безоблачно веселого, то проникнутого какой-то яркой страстью, а то и меланхолично-религиозного. Никто не мог уловить с достаточной чуткостью оттенков ее поведения.

В том, что касалось мужчин, императрица не знала стеснения. Черноволосого, черноглазого Алексея Разумовского, редкостно красивого и приятного в общении, ей было мало. Первого любовника она завела себе в четырнадцать лет и, став царицей, приглашала многих мужчин разделить с ней ложе. Все они получили неплохое вознаграждение. Когда же ее придворные нарушали обет супружеской верности, отношение Елизаветы трудно было предсказать. Иногда она закрывала на это глаза, но могла и разгневаться. У нее под чувственной внешностью таились пуританские порывы, которые время от времени брали верх и вырывались наружу. Она стремительными, широкими шагами проходила по залам дворца, находила грешников и приказывала брать их под стражу, как и австрийская императрица Мария-Терезия, чья личная жизнь была выше подозрений. Та учредила комиссию по нравственности, призванную стоять на страже высокой морали. Елизавета тоже образовала комиссии для выявления и наказания виновных в адюльтере.

Темперамент государыни озадачивал и вызывал замешательство. Королю Фридриху, который никогда не встречался с ней, но получал подробные сведения о русской царице через своего посла, она казалась «скрытной, но поддающейся убеждению, питающей отвращение к труду, не подходящей для того, чтобы управлять». Леди Рондо, жена британского посла при русском дворе и знаток характеров, находила императрицу приятной, но недалекой, ограниченной личностью. «На публике она неподдельно весела и даже отличается некоторой фривольностью в поведении, — писала леди Рондо в своих мемуарах, посвященных России, — кажется, что она целиком поглощена этими мыслями; я слышала, однако, ее разговор в частной обстановке, который был проникнут таким здравым смыслом и трезвыми рассуждениями, что то, другое поведение, воспринималось как притворство».