Сейчас или никогда - Элизабет Адлер

Что он делает сейчас? Скорее всего сидит в полицейском участке.

Она перевернула очередную страницу сценария и попыталась сосредоточиться. Сейчас не время ломать себе голову над личной жизнью какого-то бостонского детектива. Надо хорошенько подготовиться к съемкам программы.

В конце долгого и трудного рабочего дня Мэллори собрала всю свою команду, и они отправились в небольшой китайский ресторан неподалеку от студии. Там все поужинали, попутно вспоминая самые интересные и смешные эпизоды недавней съемки, а Мэл ограничилась лишь чашкой жасминового чая и практически не принимала участия в общем веселом застолье.

Домой она вернулась только в девять часов вечера и, как только переступила порог дома, сразу же почувствовала необыкновенно приятный запах. Она закрыла глаза 87 и вдруг подумала, что ей это почудилось. Но на столе стояла большая хрустальная ваза с огромным букетом белой сирени, кремовых роз и белых лилий. А рядом с вазой лежала почтовая открытка. Она уже знала, от кого эти цветы, но не могла понять, как Гарри Джордан узнал о ее пристрастиях.

Кроме открытки и цветов на столе лежал небольшой пакет. Скинув туфли, Мэл схватила пакет и открытку и поспешила в гостиную, где, уютно устроившись в мягком кресле, принялась читать послание.

«Энигма, — говорилось в открытке, — это нечто загадочное и в высшей степени таинственное. Так обычно называют людей, поступки и жизнь которых остаются загадкой для окружающих. Происходит от греческого слова „ainigmа“».

— Остроумно, Гарри, — сказала Мэл, все еще разглядывая открытку, — очень остроумно.

Затем она посмотрела на небольшой пакет. Он был завернут в яркую упаковочную бумагу с тисненными золотом рождественскими поздравлениями и пожеланиями счастья и перевязан красной лентой с большим бантом. Она вскрыла его и обнаружила компакт-диск со знаменитой музыкой Эдуарда Элгара под названием «Вариации энигмы». Мэл вставила диск в проигрыватель и, усевшись на пол, под звуки этой волшебной музыки полностью ушла в воспоминания своего детства.

Она выросла в небольшом провинциальном городке Голдене, но родилась совсем в другом месте. Сюда они с матерью переехали после того, как однажды ночью ушел отец и больше не вернулся. Мэри Мэллори все еще помнила его — высокий, коренастый, с обветренным лицом и огромным шрамом на подбородке. И еще у него была жуткая татуировка на правой руке с изображением пышногрудой русалки, выполненным так искусно, что когда он хотел позлить жену или смутить дочь, сгибал руку, и ее огромные груди колыхались, как живые. Мэллори с матерью смущенно отводили глаза, а он хохотал над их старомодной целомудренностью.

В молодые годы он был моряком и очень любил рассказывать об этом, особенно в подпитии, а таким он был практически всегда. Последние годы отец работал кочегаром на небольших торговых судах и постоянно болтался в море между Сиэтлом и какими-то азиатскими странами. На самом деле, конечно, никакого моря и уж тем более других стран он не видел, так как все время проводил в тесной и душной кочегарке, выходя на берег только в больших портах. Все, что отец помнил о своих морских вояжах, была неимоверная жара кочегарки и угольная пыль, которую он глотал каждый день. Конечно, изредка он выходил на верхнюю палубу покурить и подышать свежим воздухом, но через несколько минут снова возвращался в жаркую преисподнюю натужно гудящего чрева судна.

Он был извергом, издеваясь над беззащитной женщиной, ее матерью. Спальня Мэри находилась рядом со спальней родителей, и она слышала, как он глумился над матерью. Точнее сказать, он просто терроризировал ее своими сексуальными фантазиями и при этом все время ссылался на свои амурные похождения в экзотических портах Макао, Тайбея или Гонолулу.

— Знаешь, как они это делают? — приставал он к ней. — Очень просто. Они крепко сжимают ноги и работают мышцами. — При этом он орал на нее прокуренным сиплым голосом и требовал, чтобы она проделывала то же самое. Только потом Мэри поняла, какого мужества и терпения матери стоило, чтобы выносить все эти муки и не будить ребенка криком. — Ты никчемная и совершенно бесполезная баба, — говорил он, когда оказывался несостоятельным как мужчина. — Ты ничтожество, ты мерзкая тварь, животное! Ты просто старуха, которую давно уже пора отправить на кладбище!

Потом обычно начиналось самое ужасное. После своих неудач он начинал остервенело бить жену, причем колотил ее так, словно это был мешок с песком. Слышались только глухие удары и тяжелые стоны матери. Мэри обычно закрывала уши ладонями и все время повторяла молитву, которая, конечно, не помогала, но хоть давала надежду на то, что это скоро закончится: «Боже мой, Боже милостивый, Боже праведный, пожалуйста, не позволяй ему бить маму, накажи его, отними у него силы, сделай хоть что-нибудь. Он же убьет ее!»

Она никак не могла понять, почему ее молитвы не доходят до Бога, а если все-таки доходит, то почему это не помогает. Правда, иногда ей казалось, что Бог услышал ее молитвы, так как отец бранясь вскакивал с постели, натягивал на себя грязную одежду, долго возился с ремнем, потом садился на кровать, скрипя пружинами, надевал ботинки, и после этого, как правило, наступало минутное затишье. Иногда он снова начинал колотить мать, но, к счастью, чаще всего просто уходил, громко хлопая дверью. Это спасало их на какое-то время, и оставшуюся часть ночи они могли спать спокойно.

Пока Мэри была маленькой, она думала, что такие моменты случались исключительно благодаря ее неустанным молитвам, но потом, повзрослев, поняла, что ее всемогущий Бог не имеет к этому никакого отношения.

После каждого такого скандала Мэри долго лежала в постели и со страхом прислушивалась к каждому шороху, боясь, что отец вернется и снова начнет избивать мать. Однако самое ужасное заключалось в том, что она не могла прийти к матери и пожалеть ее. В их семье все проявления чувств считались мещанской пошлостью. Со временем Мэри стала считать, что люди не должны проявлять чувств, — это слабость, которую следует безжалостно искоренять.

А ее мать все больше замыкалась в себе, ни с кем не разговаривала и часто плакала украдкой. Даже за обеденным столом они, как правило, сидели молча и только изредка нарушали тишину отдельными фразами, такими, например, как «передай соль» или что-нибудь в этом роде.

А когда отца не было дома, мать бесцельно бродила по дому как сомнамбула, постоянно курила и заливала горе крепкими спиртными напитками.

— Мама, — обратилась как-то к ней Мэри, когда отца, по обыкновению, не было дома, — почему бы нам не сходить в кино? В нашем кинотеатре, говорят, сейчас идет очень интересный фильм.