Нарушенная клятва - Кэтрин Куксон

— Я бы не удивилась, Бидди.

— Ох. Что это я разболталась, а ведь у тебя дел по горло! — Бидди ловко приколола к волосам шляпку, обмотала шею длинным шерстяным шарфом и надела перчатки того же цвета. — Ладно, девуля, я пошла. Ближе к вечеру заглянут Кэти или Пег. А знаешь, забавно получается, — уже в дверях Бидди вдруг круто обернулась и указательным пальцем ткнула Тилли в грудь, — он ведь знает, что я наведываюсь сюда: видел, как Артур меня подвозит. Он даже как-то по дороге обогнал нас на своем коне. А Кэти говорит, мол, пару раз он следил за ней и даже однажды увязался следом — посмотреть, куда это она ходит. Короче, он знает, что мы Бошам тут, но ни разу не промолвил ни словечка. Забавный парень… Ну ладно, девуля, я пошла. Так, говоришь, доктор сегодня заедет?

— Да, он обещал заглянуть.

— Что ж, конечно, он ничего не сможет сделать, но все-таки хорошо, что он принимает это так близко к сердцу. Не то, что старик Кемп. Ну, все, пока, девуля.

— Пока, Бидди. Смотри, будь осторожна. Если Артура еще не будет на перекрестке, подожди его. Не надо идти всю дорогу пешком.

— Ладно, ладно, не беспокойся.

Когда Бидди исчезла из виду, Тилли, уже успевшая продрогнуть на ледяном ветру, закрыла дверь и подошла к бельевой корзине, стоявшей возле печки. Склонившись над сыном, она взяла в ладони пухлое личики и нежно потрясла его; малыш радостно загукал и ухватился за ее руку. Ему шел уже пятый месяц, он рос не по дням, а по часам и был такой красавчик — сущий ангелочек. Всякий раз, глядя на малыше, Тилли ощущала в сердце сладкий трепет: и когда он бодрствовал, и когда мирно спал в своей корзине. Она сунула в рот ребенку самодельную пустышку — маленький мешочек с сахаром, и мальчик принялся упоенно сосать его, вцепившись ручонками в другой конец.

Подойдя к огню, Тилли помешала половником в кастрюле с супом, который разогревала просто так, по привычке. Самой ей есть совсем не хотелось, а подавать обед мистеру Бургессу не было смысла: он уже два дня не прикасался к еде, он больше не нуждался в ней. Отставив кастрюлю в сторону, Тилли вытерла руки и направилась в спальню.

Старый учитель полулежал, обложенный подушками. Он не повернул головы, когда Тилли вошла, но ощутил ее присутствие — его пальцы, лежавшие на одеяле, пошевелились. Тилли взяла его бледную, холодную руку в свои, и старик прошептал:

— Троттер. Дорогая моя Троттер.

Освободив одну руку, Тилли придвинула к кровати стул и села. Старик поднял на нее глаза и улыбнулся. Тилли не могла произнести ни звука, она почувствовала, как у нее сжимается горло.

— Вот и кончается мое время, дорогая.

Тилли не ответила.

— Мне очень повезло в жизни. Я должен сказать тебе кое-что, Троттер.

Она молча ждала. Наконец он заговорил снова. И от этих слов, произносимых чуть громче, чем шепотом, она почувствовала, что ком у нее в горле растет и она вот-вот задохнется.

— Я любил тебя, Троттер. Любил, как все остальные. Нет, еще больше — так, как тебя любил он. Когда он умер, — умер рядом с тобой, держа тебя за руку, я подумал: «Вот если бы и мне выпало такое… Если бы и мне так повезло». Бога нет, Троттер. Воображать, что он есть — чистое ребячество. Есть только мысль и ее сила, и вот моя мысль сделала так, что мое желание исполняется.

Последнее слово Тилли едва расслышала. Слезы застилали ей глаза — она не в силах была видеть выражение лица мистера Бургесса. Ее душа беззвучно кричала. Но вслух Тилли все же пробормотала прерывистым шепотом:

— Спасибо, что вы были в моей жизни.

Жена священника научила ее читать и писать, но она ни за что не смогла бы дать ей те знания, которыми наполнил ее этот старик — для Тилли он был кладезем всех премудростей. Не было темы, на которую он не мог бы говорить — и все же он был так скромен, что считал себя невеждой. Однажды он сказал ей: «Как Сократ, я могу сказать, что не обладаю знаниями, которыми стоило бы хвастаться, но я чуточку выше других людей, потому что вполне сознаю свое невежество. Я не думаю, что знаю, чего не знаю, но в меру моих скромных сил я стараюсь узнать это».

Тилли не сомневалась, что ей очень повезло, и она целых двенадцать лет была подругой джентльмена. Но все же не он научил ее мыслить. Он научил ее любить — это было совсем другое; он научил ее, что акт любви заключается не только в физическом соединении тел, что физическое наслаждение умаляется наполовину, если в нем не участвует разум. И только мистер Бургесс — вот этот старик, доживавший свои последние часы или минуты, научил ее пользоваться своим разумом. Как-то раз он предупредил ее: «Однажды проникнув с помощью разума за завесу повседневности, ты больше никогда не будешь знать покоя, ибо мысль твоя не успокоится, а поведет к новым приключениям, в новые, незнакомые дотоле сферы, постоянно задавая вопрос „почему". И, поскольку внешний мир не сможет дать тебе верного ответа, ты будешь вечно душой и разумом своим искать истины».

Тилли вспомнила, до какой степени была потрясена, впервые услышав от него, что в мире нет такой вещи, как Бог. Что есть многочисленные боги, созданные разными людьми в соответствии с тем местом, эпохой и условиями, в которых они сами сформировались. Что же касается христианства, то мистер Бургесс уподоблял его надсмотрщику, управляющему рабами посредством бича, сплетенного из ремней, именуемых вероисповеданиями, да еще страха. Того самого, который обладает властью ввергать души в никогда не угасающее, всепожирающее пламя. «Кто посмел бы, — спрашивал он ее, — не поверить в этого Бога, который, отказав тебе в прощении грехов, может швырнуть тебя в ад, откуда никогда не будет выхода?» И сам он, учитель Бургесс, не начни он думать своей головой, уверовал бы в этого Бога — ему совсем не улыбалась перспектива испытать боль и мучения в этом ли мире, в ином ли. Теперь подобные высказывания уже не шокировали Тилли.

Тилли все еще не могла взглянуть на мистера Бургесса, но вдруг почувствовала, что он прижал ее ладонь к своей щеке. Она наклонилась поближе, оперевшись локтем о спинку кровати, и оставалась в такой позе до тех пор, пока рука не затекла.

Наконец слезы перестали литься, а в глазах прояснилось. Тилли осторожно высвободила свои пальцы из руки старого учителя и, склонившись, коснулась губами его лба. Молодая женщина знала, что он уже не может почувствовать этого.

Милый, милый мистер Бургесс. Милый, дорогой друг. Его глаза, остановившиеся прямо на ней, улыбались. Тилли осторожно прикрыла их еще теплыми веками и уже собиралась сложить ему руки на груди, но заколебалась — он не верил ни в какие кресты. И куда бы не летела сейчас его душа, она уж точно летела не в ад. Если на свете есть Бог — а у Тилли на этот счет имелись свои сомнения, и достаточно серьезные, — если действительно есть подобное существо, Оно сейчас наверняка взвешивает на своих весах все то добро, которое сделал за свою жизнь этот человек. Правда, Тилли знала его всего лишь пятнадцать лет, но все это время его единственной целью было помогать людям, помогать им помочь самим себе. И ей он действительно помог помочь самой себе. С его кончиной ее жизнь опустела. Заменить старого учителя она никогда и ничем уже не сможет.