Книга крови 5 - Клайв Баркер

Разговоры за столом утихли, лица повернулись к Парселлу. Он упрямо игнорировал всеобщее внимание и отвернулся, чтобы что-то шепнуть на ухо мальчику, приведенному с собой, – своей новой пассии, которую в конце концов, отставят, дело нескольких недель, ради другого хорошенького мальчика.

– Лгут? – переспросила Элен. Она почувствовала гнев, а Парселл произнес только дюжину слов.

– Почему бы и нет? – ответил тот, поднося стакан вина к губам. – Возможно, они плетут ту или иную искусную фантазию. История о неожиданном изувечении в общественном туалете. Убийство старика. Даже этот крюк. Все детали знакомые. Ты должна знать, что в таких зверских историях присутствует нечто традиционное.Ими постоянно обмениваются, в них содержится определенная эмоциональнаядрожь. В попытке отыскать новую деталь для расцвечивания коллективной фантазии есть элемент соревнования; новый поворот делает повествование чуть более устрашающим, и это исходит от тебя.

– Может, тебевидней, – сказала Элен, обороняясь. Ее раздражало, что Парселл всегда такой уравновешенный.Даже если его рассуждения обоснованны, хотя Элен сомневалась, будь она проклята, если уступит. – Я прежде никогда не слышала подобных историй.

– Неужели? – сказал Парселл таким тоном, будто она призналась в собственной необразованности. – А как насчет любовников и бежавшего умалишенного, слышала ты эту байку?

– Я слышал, что... – начал Дэниел.

– Возлюбленная выпотрошена – обычно человеком с рукой-крюком, – тело оставлено на крыше машины, а жених в то время прячется внутри. Фантазия, предостерегающая от порока неистовой гетеросексуальности. – Шутка вызвала взрыв смеха у всех, кроме Элен. – Такие выдумки чрезвычайно распространены.

– Итак, ты утверждаешь, что они мне лгали, – запротестовала она.

– Это не совсем ложь...

– Ты сказал – ложь.

– Я дерзил, – ответил Парселл. Его умиротворяющий тон сейчас приводил в еще большую ярость, чем обычно. – Не стану утверждать, что тут присутствовала осознанная злонамеренность. Но ты должнапризнать – покуда ты не встретила ни единого свидетеля.Все случилось в какое-то точно не установленное время с неопределенными людьми. Сообщается через несколько передаточных звеньев. Все происходит в лучшем случае с братьями друзей дальних родственников. Пожалуйста, допусти возможность, что эти события могли и не происходить в реальности, а просто игрушка для скучающих домохозяек...

Элен не стала приводить очередных доводов по той обыкновенной причине, что не имела их. Ссылка Парселла на отсутствие свидетелей была совершенно здравой, Элен сама удивлялась тому же. Странным было и то, как быстро женщины из Раскин Корта переадресовали убийство старика, назвав другое место, будто зверства всегда происходили не на виду, а за следующим углом, дальше по следующему проходу – и никогда здесь.

– Тогда почему? – спросила Бернадет.

– Почему – что? – заинтересовался Арчи.

– Выдумки. Почему рассказывают жуткие истории, если это неправда?

– Да, – сказала Элен, начиная новый круг. – Почему?

Парселл сознавал, что его вступление в спор сразу все изменило, и гордился собой.

– Не знаю, – ответил он, радуясь. Он хотел покончить с игрой теперь, когда показал, на что способен. – Ты действительно не должна воспринимать меня слишком всерьез, Элен. Ятак и стараюсь поступать.

Мальчик возле Парселла хихикнул.

– Может, это просто табуированный материал, – предположил Арчи.

– Замалчиваемый, – подсказал Дэниел.

– Не то, что ты подразумеваешь, – парировал Арчи. – На политике свет клином не сошелся, Дэниел.

– Какая наивность.

– Что есть табув сравнении со смертью? – сказал Тревор. – Бернадет уже отмечала: смерть перед нами все время. Телевизор, газеты.

– Может, это недостаточно близко? – спросила Бернадет.

– Никто не возражает, если я закурю? – вмешался Парселл. – Однако десерт, мне кажется, отложен на неопределенный срок...

Элен пропустила замечание мимо ушей и спросила Бернадет, что та подразумевает под «недостаточно близко»?

Бернадет пожала плечами.

– Точно не знаю, – откровенно сказала она, – может, только то, что смерть рядом,мы должны знать,что она за соседним углом. Телевидение недостаточно близко.

Элен нахмурилась. Замечание имело для нее некоторый смысл, но в суматохе момента она не могла постигнуть, что это значит.

– Ты думаешь, там тоже выдумки? – спросила она.

– Эндрю подчеркнул, – ответила Бернадет.

– Милейшие, – сказал Парселл, – есть у кого-нибудь спичка? Мальчик заложил мою зажигалку.

– ...что свидетели отсутствуют.

– Единственное доказанное – это то, что я не встретила никого, кто что-нибудь действительно видел, – возразила Элен, – а не то, что свидетелей не существует.

– Ладно, – сказал Парселл. – Найди хоть одного. Если ты сможешь мне доказать, что твой истязатель на самом деле живет и дышит, я угощаю всех обедом в Аполлинере.Ну как? Великодушен ли я чрезмерно или просто знаю, что не могу проиграть? – Он засмеялся и постучал костяшками пальцев от удовольствия.

– Звучит, кажется, неплохо, – сказал Тревор. – Что скажешь, Элен?

Она не возвращалась на Спектор-стрит до следующего понедельника, но мысленно все время была там: стояла перед заброшенными зданиями под ветром и дождем или ходила по комнате, где неясно вырисовывался портрет. Все ее мысли сосредоточились только на этом. Когда в субботу, ближе к вечеру, Тревор отыскал какой-то хороший повод для дискуссии, она не отреагировала на выпад, и наблюдая, как он осуществляет знакомый ритуал самопожертвования, ни в малейшей степени не была тронута. Ее безразличие еще больше разъярило Тревора. Он бушевал, глубоко возмущенный, и отправился к какой-то очередной бабе. Элен было приятно видеть его подлинную сущность. Когда он не соизволил вернуться той ночью, Элен и не подумала из-за этого огорчиться. Пустой и глупый человек. В его глазах никогда не отражалось ни тревоги, ни мучительного переживания, а что может быть хуже человека, которого ничего не волнует?

Он не вернулся и вечером в воскресенье, и когда Элен на следующее утро парковала машину в самом центре района, ей пришло на ум, что она могла бы затеряться здесь на несколько дней и никто бы не узнал. Так же, как и о старике, про которого рассказывала Анни-Мари, лежавшем в своем любимом кресле, с выколотыми глазами, пока пировали мухи, а на столе горкло масло.