Эм + Эш. Книга 1 - Елена Алексеевна Шолохова

кричал. Мама увела его в родительскую спальню, и уж что там она ему втолковывала — не знаю, но четверть часа спустя он заглянул в мою комнату и позвал ужинать. Наверное, для него это означало что-то вроде извинений, потому что он вообще свои ошибки никогда не признаёт. Если оказывается, что неправ, то отец попросту молча встаёт и уходит с независимым видом. А уж если прав, то плешь проест своим: «Я же говорил!».

От ужина я отказалась и не только потому, что нет аппетита. Даже если б умирала от голода, сейчас я бы за один стол ни за что с ним не села. Потому что для меня вот это «что-то вроде извинений» — вовсе не извинения. Он обидел меня и обидел очень сильно, и от маминых постоянных: «ну, он такой человек» ничуть не легче. Хорошенькая отговорка! Обвинять, унижать, всячески оскорблять, а потом развести руками — просто я такой человек, уж не обессудьте.

Так вот нет, ещё как обессужу! Я почти забыла, как он лупил меня, пятилетнюю, по щекам, когда ошибалась в примерах (кстати, с тех пор ненавижу математику на уровне рефлексов). Стараюсь не думать о том жутком дне, когда он отхлестал меня, семилетнюю, ремнём до кровавых волдырей за то, что прыгала по крышам гаражей с другими детьми. Или как годом позже проволок меня за ухо через весь двор, на глазах у любопытной публики, только потому что без спросу ушла в соседний двор. Или как долго-долго не заживали и гноились пальцы на обеих руках, а с указательного даже слез почерневший ноготь — это он отходил по ним линейкой за то, что нечаянно порвала книгу. Или как, пьяный, отвесил пощёчину при гостях за то, что отказалась перед ними петь. И это я ещё легко тогда отделалась, просто его гости же и остановили.

В детстве я принимала наказание как должное и не роптала. Раз папа так поступает, думала я, значит, так надо. Он же папа. Он всегда лучше всех знает, что нужно делать. Но я давно выросла и больше не принимаю безоговорочно, как в детстве, все его слова и поступки. И не собираюсь мириться с его самодурством.

От обиды я даже всплакнула перед сном. Какой же ужасный ив тоже время странный сегодня день. Столько всего произошло! Стоило на миг отвлечься от своих обид на отца, как тотчас меня захватили мысли о Шаламове. И не просто мысли — вспоминая его руки, его взгляд, я чувствовала, как начинало трепетать сердце, а внутри, в животе будто всё стягивалось в узел. Интересно, что он сейчас делает? А ещё было бы любопытно посмотреть, как у него дома. И где именно его комната? Вдруг нас разделяет всего лишь стенка? Я отогнула край ковра над кроватью и прижалась ухом к холодной стене. Оттуда доносились какие-то шумы, но глухие и неразборчивые.

Скорее бы уж понедельник. Мне вдруг нестерпимо захотелось снова его увидеть. Как он будет со мной после сегодняшнего? Подойдёт ли ко мне? Заговорит? Ведь что-то между нами было, хотя и ничего не было, просто… не знаю. Какой-нибудь поэт, например, сказал бы — искра промелькнула ну или ещё что-нибудь в том же духе. Как хочу понедельник!

А на утро я с ужасом увидела, что моё лицо не только не поджило, а превратилось в чудовищную маску. Переносица раздалась вширь и под обоими глазами расплылись гематомы. Такое за два дня никак не пройдёт.

— Да-а-а, — сочувственно протянула мама. — Зато не придётся сегодня идти окна клеить.

Глава 10. ЭШ

Затусить у Борьки решили в субботу. Первоначальный план пятничного пришлось сдвинуть на день из-за соревнования по волейболу. Как я понял из слов Лёхи Назарова, в команде будет Майер, а такое зрелище я никак не мог пропустить. Борька спорить не стал, ещё бы. Раньше я не замечал, а теперь, когда знаю, вижу, как он пялится ей в спину.

— Пригласил? — спрашиваю. Он без пояснений понял, о ком речь, и криво поморщился, типа, нет, но и так понятно, что ничего не выгорит. Мол, зачем трепыхаться?

— Хотя… — неуверенно протягивает он. — Может, и стоит рискнуть?

В принципе, я почти не сомневаюсь, что никуда она не пойдёт, даже если Борька и разотважится с ней заговорить. Просто невозможно представить её, такую всю безупречно правильную, в подобной тусовке. Хотя чем чёрт не шутит? Мне вот время от времени кажется, что эта её холодность — напускное, и под каменным фасадом бушуют такие тёмные страсти, какие другим и не снились. Сложно объяснить, но в иные моменты возникает это ощущение, и от него всё внутри переворачивается. Наверное, именно оно и не даёт мне покоя.

В любом случае, нельзя, чтобы она пошла с нами. Я сказал Борьке, что сам её позову. Тот посмотрел на меня с такой щенячьей благодарностью, что мне аж неловко стало. Потому что звать её я, разумеется, не собирался. А после уроков типа «передал», что она никуда не пойдёт.

— Вообще без вариантов? — загрустил Борька.

— Сказала, что я — идиот, раз такое посмел ей предложить.

Борька совсем скис, а потом вдруг выдал:

— Я Надьку Тимашевскую тогда позову.

— А ты столько выпьешь? — пошутил я.

— Не ну а чо? Одному мне, что ли, сидеть, пока вы там будете…

— Так пацаны будут. Почему один-то?

— А вдруг они тоже с кем-нибудь придут?

В общем, позвал Борька эту Тимашевскую, и она, само собой, согласилась. Давай что-то щебетать, по-дурацки хихикать, брр. Хорошо, хоть у Борьки хватило ума отослать её, а то она, по ходу, вознамерилась таскаться за нами до самого вечера. Хотя мы никуда и не ходили, проторчали у меня почти до шести, а потом двинули в школу.

* * *

Я никогда волейболом особо не интересовался. Вот баскет — другое дело, а волейбол… Но тут, должен признать, игра получилась зрелищная. И Майер была крута во всех смыслах. Выглядела — вообще шикарно. Лицо разгорячённое, глаза блестят, ноги — от ушей. Понимаю Борьку. Я, правда, в одном моменте пошутил неудачно, когда она упала. Ей, наверное, больно