Титус Гроун - Мервин Пик

В августе месяце Фуксия с высоты своего любимого чердака могла наблюдать такую картину: Пентекост, приставив к одной из яблонь лестницу-стремянку, мягкой тряпочкой протирает созревающие яблоки, натирая их поверхность до блеска. Девочка невольно признавалась себе, что даже с высоты видно, как солнце начинает играть на наливающихся спелостью боках плодов.

Уход за яблонями давно превратился у старшего садовника в особый ритуал – закончив протирать яблоки, он медленно спускался на землю и неторопливо обходил яблони по кругу, то и дело останавливаясь и любуясь своей работой. После чего поправлял шесты-подпорки, не дававшие обломиться отягощенным плодами веткам, и переходил к следующему дереву.

Так и сегодняшний день не был исключением – утро Пентекост всегда начинал с цветника. Он наперечет знал вазы, что стояли в крестильной комнате, знал, сколько именно цветов и каких нужно срезать, чтобы каждая ваза являла собой неповторимую композицию. Наконец, срезав нужное количество цветов и аккуратно закутав их в чистое полотно, Пентекост бережно, как ребенка, понес драгоценную ношу в крестильню. Солнце еще только-только поднялся над горизонтом, в крестильной комнате царил серо-голубой полумрак, а Пентекост принялся расставлять цветы, то и дело посылая мальчика-ученика сполоснуть очередную вазу и наполнить ее водой.

Между тем просыпались и остальные обитатели замка. Лорд Сепулкрейв вкушал завтрак в обществе Саурдаста в трапезной зале. Госпожа Слэгг зашла посмотреть на спящую Фуксию и заботливо поправляла сбившееся одеяло. Свелтер, еще лежа в кровати, жадно пил из глиняной кружки поднесенный учеником напиток – шеф-повару хотелось спать и у него жутко болела голова. Флей, стараясь изгнать вялость, рысцой бегал по пустому коридору. Ротткодд как раз обметал третью по счету со стороны входа скульптуру, как обычно, смахивая пыль на пол. Доктор же Прунскваллер купался в бане, поливая себя водой из ушата и напевая что-то веселое. Врач не расставался со своими очками даже в бане и теперь, на минуту сняв их, подслеповато щурился, стараясь нащупать то и дело ускользавший на дне лохани кусок мыла.

Стирпайк внимательно разглядывал себя в зеркало, споря с самим собой – подросли ли хоть немного только-только начавшиеся пробиваться усики. Кида, стоя в отведенной ей комнате, смотрела в окно на поднимавшееся над Дремучим лесом солнце и думала о чем-то своем…

И, наконец, сам виновник предстоящего торжества – лорд Титус Гроун – безмятежно спал в своей колыбельке. Мирские хлопоты были ему пока невдомек. Ребенок то и дело хмурился во сне – проникавшее в окно солнце играло на его лице, высвечивало голубые звезды, которыми была расшита его желтая шелковая распашонка.

Утро уже вступало в свои права. Переходы, комнаты и галереи замка постепенно наполнялись топотом ног и гулом голосов. Нянюшка почти потеряла голову от давно не испытываемого чувства предстоявшего торжества, и если бы не молчаливая помощь Киды, старуха давно бы уже лишилась чувств.

Няньке многое нужно было сделать – тщательно выгладить крестильную рубашку для младенца, принести из казнохранилища металлический ларец к крохотной – специально на подобные торжественные случаи – герцогской короной, начистить до блеска крестильные кольца. Чтобы попасть в казнохранилище, нужно было еще отыскать казначея Шрэтла, немого, и доходчиво объяснить ему, в чем дело. Короче – дел невпроворот.

Госпожа Слэгг летала туда-сюда, как молодая, и за хлопотами не заметила, как промелькнули часы. Когда старуха, проходя по коридору, случайно бросила взгляд на циферблат стоявших там монументальных часов, она не поверила своим глазам – батюшки светы, почти два пополудни.

Кида с превеликим трудом отыскала где-то Шрэтла и сумела-таки на пальцах объяснить ему, что сегодня – великий день, сегодня крестят будущего хозяина замка – надежду и опору всех его нынешних обитателей и их детей, а потому, черт ты глухой, нужна корона, что бояться за драгоценность не стоит, корону принесут в хранилище сразу же после крещения. Однако понадобилось вмешательство нянюшки, и женщины совместными усилиями растолковали-таки старому казначею, что от него требуется.

День окончательно вступил в свои права – Горменгаст был залит солнечным светом. Однако в крестильной комнате было сумрачно, поскольку солнце теперь переместилось по небосклону. Но это, конечно, не имело значения. Слуги носились по комнате, как угорелые, поправляя – где сбившуюся складку, где покосившийся цветок в гирлянде. В крестильне пахло цветами, благовониями и еще чем-то – именно так и должен благоухать настоящий праздник.

Чем ближе было время крещения – три часа – тем больше усиливалась суматоха в замке. Только в крестильне царила глубокая тишина – комната еще ждала своего часа.

Внезапно распахнулась дверь, и в помещение ворвался Флей. По случаю торжества он облачился в свой парадный камзол, впрочем, попорченный молью. Видимо, происки зловредных насекомых были замечены камердинером в последний момент, потому что следы их деятельности заштопаны торопливой рукой. Но зато это компенсировалось сахарно-белыми манжетами и кружевным воротничком искусной работы. На шее камердинера висела тяжелая медная цепь – начищенная так, что блестела, словно золотая. В правой руке Флей держал поднос, на котором стоял сосуд с водой. Своим появлением он внес сумятицу в безмятежность крестильни. Впрочем, сей факт беспокоил старика в последнюю очередь. Флей немало поволновался, помогая его светлости обряжаться в парадную одежду, а теперь, оставив лорда Сепулкрейва напоследок любоваться собой в зеркале, камердинер принес сосуд с предназначенной для обряда крещения водой. Теперь в распоряжении Флея было много времени – до начала церемонии его единственной обязанностью было просто наполнить сосуд водой и поставить его на специальный столик. Небрежно опустив кувшин на инкрустированную поверхность восьмиугольного столика, Флей отступил назад и, засунув руки в карманы, задумался. Давненько не бывал он в этой комнате. Возможно, потому, что крестильня не слишком интересовала его – он почему-то не считал это помещение частью Горменгаста. Наконец, настоявшись, Флей принялся расхаживать по комнате, время от времени поглядывая на расставленные Пентекостом цветы. Из-за двери то и дело доносились возбужденные крики: «Ну, дурачье! Шевелитесь живее! Ага, да! Что? Где? Да нет, еще не кипит! Что ты обрядилась в такое мятое – быстрее выглади, пока утюг не остыл, угли еще горячие. Ой, тихо, не сбейте, смотреть нужно, куда идете!»

Тут заскрипела дверная ручка, послышался стук – Флей тут же повернулся в сторону двери.