Тайная капитуляция - Аллен Даллес

Все эти обстоятельства, неизвестные в то время нам в Берне, объясняют, почему Дольман и Циммер оказались вместе с Парильи в Лугано 3 марта, всего через 6 дней после переговоров Парильи с Гаверницем, в Люцерне. Вольф с друзьями, которые наблюдали и ждали, видимо, подумали, что они напали на тот канал связи с союзниками, который им был нужен, несмотря на наше сдержанное обращение с Парильи.

Парильи вернулся в Италию из Люцерна 27 февраля и немедленно поехал к Циммеру, своему ментору из СС, который теперь располагался в Милане. Когда он рассказал о том, что случилось в Люцерне, Циммер дозвонился до Дольмана, и тот на следующий день приехал в Милан, чтобы лично побеседовать с Парильи. Дольман придавал этому контакту такое значение, что попытался отсюда же позвонить генералу Вольфу.

Вольф в тот момент находился на совещании в штабе Кессельринга в Рекоаро. Главной темой совещания было обсуждение методов окончания войны в Италии. Помимо Вольфа и Кессельринга, там присутствовали начальник штаба генерал Рёттигер и посол Ран. Дольман позвонил в Верону генералу Гарстеру и сообщил ему новости о контактах Парильи с американцами, добавив, что крайне важно сообщить об этом Вольфу немедленно. После этого разговора, узнав, что Вольф уже уехал из Рекоаро на свой пункт управления в Фазано, Гарстер сам на полицейском автомобиле погнал к месту въезда из Рекоаро в Верону и, увидев машину Вольфа, дал ей сигнал остановиться. Прямо посреди дороги он передал Вольфу все новости.

Отчет Парильи о переговорах, в том виде, как он был через Циммера передан Вольфу, показался тому настолько многообещающим, что он попросил Гарстера связаться с Циммером и его подчиненным, Рауфом, в Милане, чтобы они как можно скорее прибыли на встречу в Десендзано, небольшой городок у юго-западной оконечности озера Гарда, на полпути между Вероной и Миланом. Кроме того, он попросил Гарстера поехать вместе с ним и присутствовать на встрече.

В шесть часов вечера, 28 февраля, четыре офицера СС, Вольф, Гарстер, Рауф и Циммер, сошлись в Десендзано и обсудили возможность выхода на контакт с американской службой разведки, которую открыл для них Парильи. Дискуссия продолжалась около полутора часов. Решение продолжать начатое было принято почти сразу же, но стоял вопрос, кого посылать в качестве эмиссаров. Хотя Дольман не присутствовал на встрече, выбор пал именно на него. Он был по сути своей дипломатом от лица СС. Он был учтив и изыскан, знал ситуацию и отношение к ней как в вермахте, так и в СС. Было также решено, что его будет сопровождать Циммер.

Прощальные слова Гаверница, которые он сказал Парильи, были расценены как весьма важные. Парильи должен был 2 марта поехать в Швейцарию и договориться о переходе двух офицеров СС через границу. Парильи едва поверил своим ушам, когда ему сказали об этом и о том, что его беседа с Гусманом и Вайбелем, равно как и данное им Гаверницу объяснение своего поступка, стали причиной столь важных последующих действий. Его самая заветная мечта вдруг обернулась реальностью. Он смог стать спасителем Северной Италии. Но что случится с ним, если американцы из Берна откажутся разговаривать с эсэсовцами? В глазах немцев он выглядел бы жуликом, а может, и шпионом с другой стороны. В Швейцарии он указал на Вольфа как на человека, ищущего мира, но союзники, если они просто ведут свою игру, могут использовать это против Вольфа. А если что-нибудь случится с Вольфом…

Тем временем закрутились и другие шестеренки. Генерал Гарстер, присутствовавший на «мирном совете» Вольфа 28 февраля, в ту же ночь отправил по своим каналам радиограмму в Берлин и информировал о происходящем своего шефа, Кальтенбруннера. Нам это известно из заявлений, которые Гарстер сделал спустя много лет после войны. Следует напомнить, что, хотя Гарстер подчинялся Вольфу на месте в Италии, его боссом в Берлине был Кальтенбруннер, с которым Вольф не ладил. Сделал ли Гарстер это с согласия Вольфа, который, возможно, почувствовал, что на данный момент необходимо держать Берлин в курсе дел, или же он действовал за спиной Вольфа, так и осталось для меня не до конца ясным. В любом случае это было началом исключительно опасного для Вольфа развития событий, которое почти похоронило возможность капитуляции в Италии[10].

Приняв решение действовать, Вольф доверился Рану и попросил его поговорить с Дольманом прежде, чем тот уедет в Швейцарию. Ран пишет в своих мемуарах, что он посоветовал Дольману не предпринимать в переговорах с американцами никаких дурацких попыток вбить клин между западными союзниками и Советами. Ран знал, что немцам нравится думать, будто такое возможно, но он-то, Ран, сознавал, что это глупость. Альянс нельзя было разбить. А если это верно, то нельзя считать большим сюрпризом все, сказанное Дольману в Лугано профессором Гусманом.

После того как Дольман отбыл в Швейцарию, Ран и Вольф углубились в перспективные вопросы. Перемирие могло быть обеспечено только через Кессельринга, и следовало переманить его на свою сторону. Ран вызвался побеседовать с Кессельрингом, поскольку очень хорошо его знал. Через несколько дней, во время визита к Муссолини, Кессельринг навестил Рана, который был болен и лежал в постели. Ран ни в коем случае не мог упустить такую возможность. Он втянул Кессельринга в дискуссию о безнадежности военной и политической ситуации для Германии. Под конец он резко сказал Кессельрингу, что настал последний момент, когда еще можно спасти остатки германской нации от тотального уничтожения. Как представлялось Рану, Кессельринг, единственный немецкий фельдмаршал, не потерпевший поражений, был теперь призван сыграть роль, в чем-то сходную с ролью Гинденбурга в конце Первой мировой войны. Только он один, пользующийся уважением всей германской армии, мог действовать независимо от Гитлера и он один мог призвать к миру и добиться мира. Ран ждал. Кессельринг внешне выглядел невозмутимым. Он был холоден и бесстрастен, никаких эмоциональных вспышек. Он спокойно заявил о своей верности присяге и добавил, что фюрер сможет провести их через все испытания. На это Ран ответил: «Фельдмаршал, настало время ради нашего же блага отказаться от пропагандистских девизов. Если вы не можете предпринять решительных шагов сейчас, надеюсь, вы будете к ним готовы к тому моменту, когда услышите, что фюрер мертв». Кессельринг ничего на это не ответил. Он поднялся со стула, стоявшего у кровати Рана, собираясь уходить. Уже в дверях он произнес безошибочно дружелюбным тоном: «Надеюсь на удачу ваших политических планов». У Рана осталось впечатление, что первый барьер преодолен. Пожалуй, если и не был приобретен союзник, то, по крайней мере, устранено препятствие.