Анти-Ахматова - Тамара Катаева

О второй славе и патриотизме см. главу «Я была с моим народом».

Перевезли Ахматову бесплатно в Москву, а в Москве Литфонд снабжает ее в дорогу продуктами. Анна Андреевна сказала, что она надеется на хороший прием у татар благодаря своей татарской фамилии.

Н. Г. ЧУЛКОВА. Об Анне Ахматовой. Стр. 39

В Ташкенте.

Она получила медаль — за защиту Ленинграда. Материально она благополучна: получает лауреатское снабжение и квартиру.

Н. Я. Мандельштам. Письмо В. Кузину.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 60

«Правда» напечатала ее стихи «Мужество», посланные туда не ею — сейчас же ей предложили комнату в новом доме со всеми удобствами и ордер на саксаул. Она пока отказалась. Трудно жить одной, а в общежитии у нее свита, а саксаул взяла.

Письмо В. Меркурьевой.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 71

О Ташкенте.

Рассказ Анна Андреевна начинала так: «Я лежала в тифозном бараке».

Вяч. Вс. ИВАНОВ. Беседы с Анной Ахматовой. Стр. 488.

Тиф он и есть тиф, и если бы не ее всегдашнее желание как-то в более отредактированном виде представить все обстоятельства своей жизни, то «тифозным бараком» — больницей ЦК, в которой, по ее настоянию, она лежала — можно было бы пренебречь.

На подоконнике лежала плитка шоколада. Это приходила Анна Андреевна, положила и ушла. Это она — блокадница, это видение из другого мира, это она, знавшая голодные грезы, принесла эту шоколадку и, верно, радовалась, что нас нет дома.

Г. Л. КОЗЛОВСКАЯ. «Мангалочий дворик…» Стр. 385

Это сейчас, по прошествии 60 лет, можно в этом не разбираться и любой даме, выехавшей во время войны из Ленинграда — поверить, что она была блокадницей. Но тогда счет шел на дни. Тогда уехавший из Ленинграда 31 декабря 1941-го и уехавший в двадцатых числах наступившего января 1942-го — это были люди, видевшие совсем разное. Декабрьский видел голод. Январский — смерть, истребление народов, уход их в небытие. Если кто-то хотел бы знать правду об Ахматовой, или смел бы ее знать — видел бы яснее ясного, что она, выехавшая — вылетевшая чуть ли не на персональном самолете («за мной летчика хотели прислать») в сентябре, никогда не была блокадницей. Но создание своего имиджа — это ее епархия. Здесь она как рыба в воде, и в глазах ташкентцев она была несравнимой героиней. Ольга Берггольц была пред ней — никто, трусливая тыловичка.

Анна Андреевна Ахматова не знала и «голодных грез». Хоть она и напишет, что знала четыре «клинических голода», перечислив и ташкентский, и скажет в интервью «Таймс» о том, что ей пришлось голодать — заявление, ужаснувшее действительно знавшего всю ее жизнь Корнея Чуковского, — блокадницей она не была и голодных грез не видела.

В эти военные годы она была на вершине своей популярности. Это отразилось на ее манере держать себя.

Е. ГАЛЬПЕРИНА-ОСМЕРКИНА. Встречи с Ахматовой. Стр. 242

В Ташкенте у нее свои проблемы. Пожив сыто в лауреатском доме и беспокоясь, что оставшийся в Ленинграде Гаршин не слишком-то заваливает ее письмами и, возможно, раздумал жениться, Ахматова решает немного развлечься и успокоиться насчет Гаршина, навестив его.

12.06.1942.

NN вдруг объявила мне третьего дня, что она хочет ехать с подарками ленинградским детям в Ленинград и что она уже возбудила об этом ходатайство. Я решилась возражать.

«Вам не следует ехать в Ленинград. Ленинградцы снова должны будут вывозить Вас, и тем самым Вы создадите им лишнюю заботу». — «Поеду. Приду к Алимджану и скажу: в Ленинграде меня любят. Когда здесь в декабре Вы не давали мне дров (помнит) — в Ленинграде на митинге передавали мою речь, записанную на пластинку».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 461

Недавно она жаловалась, что выступать приходится бесплатно, нет, авторские она хочет получать и с пластинок.

Вот история «в тему»: о том, как круглый сирота Георгий Эфрон, Мур, сын Марины Цветаевой, стремился из Ташкента в Москву, но не мог купить билета и у него истекал срок пропуска. Уехать — начать жить — было невозможно.

…пошел к Ахматовой — «сейчас ничего не вижу, что могла бы для вас сделать» (к Ломакину отказалась обратиться, мол, слишком маленькое дело, чтобы обращаться к «главе государства»). В общем, лед и отказ.

Георгий ЭФРОН. Дневник. 1943 год. Стр. 292

Упоминает Мур и Алимджана, у которого Ахматова намеревалась конвертировать народную любовь к себе в дрова и авиабилеты:

Алимджан смог бы, но, конечно, ничего не сделает.

Георгий ЭФРОН. Дневник. 1943 год. Стр. 293

Ахматова не станет хлопотать и перед Алимджаном: действительно, ей самой ехать гораздо важнее. Проговаривается Чуковской (да та и догадалась): рвется в Ленинград отнюдь не из-за несчастных ленинградских детей с несчастными подарками, а к Гаршину.

«Вот, вы меня отговариваете ехать, а если бы Ваш Митя был там, Вы б поехали?» — «Да». «Ну, то-то же».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 461

«Митя», приведенный для ПРИМЕРА, — это расстрелянный муж Лидии Чуковской. Причина такой бестактности — даже не в жестокости, а просто в распущенности: когда-то ей о чувствах бедной Лидии Корнеевны задумываться, да и стоит ли того!

Ну и «Митя» не был женатым любовником с неясными намерениями, а если бы Чуковская и поехала — то не прикрывалась бы ленинградскими детьми, ехала бы на свой страх и риск, правительственных самолетов ей не предоставили бы, и под это дело не оговаривала бы себе дров на будущую зиму с учетом недодачи за протекшую — в пересчете на митинги и пластинки.

«Мусорный старик» (Лен Толстой) во время голода не собирал «подарки детям» (особенно в виде предлога для организации свидания с любовницей за государственный счет), а ОРГАНИЗОВЫВАЛ ПОМОЩЬ. Конечно, в Советском Союзе организовывать помощь нельзя — когда правительство организовало саму блокаду. Но образ барыньки с подарками все-таки слишком малосимпатичен. Тем более что барыня откровенно говорит не «А если бы Ваша дочь Люша?..», а «Если бы Ваш Митя…»: что едет не к бедным малюткам, а к любовнику, который не особенно, видно, «за ней скучает».

А между прочим, «мусорный старик» организовывал помощь голодающим не по своей воле, вернее, не по своей охоте. Помощь была противна его убеждениям. Он отказывал всем, кто призывал его к участию в помощи голодающим. Но теории не устояли перед голодом. Толстой взял деньги у Софьи Андреевны, дочерей — и уехал «на голод». Он так смог организовать это дело и в таком широком масштабе, что его «методиками» пользовались в России и при других голодах. Ему же приходилось и мучиться самому, и оправдываться перед ожесточенными нападками «правоверных» толстовцев.