История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг. - Джузеппе Боффа

В советском командовании не было единого мнения насчет того, как ответить на немецкий удар. Опытный начальник Генерального штаба Шапошников (вскоре из-за болезни он уступит пост своему ученику Василевскому) предлагал перейти к обороне по всему фронту, с тем чтобы измотать немцев и накопить резервы для дальнейшего наступления. Жуков со своей стороны предлагал нанести удар по вражеской группировке в районе Ржева и Вязьмы, наиболее близкой к Москве. Еще более далеко идущий план был предложен Тимошенко: он предусматривал наступление по всему центрально-южному участку советского фронта с выходом на Гомель. Киев, Николаев. Сталин колебался. Он понимал, что Шапошников прав, говоря об отсутствии достаточных сил, но в то же время не хотел «бездействовать». Так родилось двусмысленное решение: переход к обороне должен был сопровождаться целой серией частичных и ограниченных наступательных операций[3]. Именно в отсутствии четкого выбора между оборонительными и наступательными целями другие военачальники усмотрели впоследствии наиболее пагубную ошибку. Ошибка эта отчасти предопределялась тем, что Сталин недооценивал мощь противника. В своем первомайском приказе он требовал, чтобы «1942 год стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск» и освобождения оккупированной территории[4].

Однако ситуация на советско-германском фронте ухудшилась. В мае советские войска потерпели два поражения одно за другим. Неприятности начались на крайне южном участке фронта. После удачной высадки десанта под Керчью на Керченском полуострове были сосредоточены крупные силы, перед которыми была поставлена задача освобождения всего Крыма. Но немцы нанесли удар первыми и за считанные дни сумели опрокинуть советские войска. Командование войсками осуществлялось плохо, части в беспорядке /69/ отступали, неся большие потери. Так вместо многообещающего успеха Керченская операция обернулась тяжелым поражением. Невозможной стала и дальнейшая оборона окруженного Севастополя. Несколько генералов, начиная с командующего Крымским фронтом Козлова, были понижены в должности. Понижение коснулось и Мехлиса, одного из самых активных участников сталинских репрессий 1937 г., которого ненавидели в армии за полицейско-инквизиторские методы. Мехлис был направлен в Крым в качестве представителя Ставки, но его деятельность на месте, по оценке самого Сталина, принесла больше вреда, чем пользы (через непродолжительное время он все же нашел способ вновь выбраться наверх)[5].

Бедственное положение сложилось и под Харьковом. Дело в том, что от всего обширного замысла Тимошенко остался к этому времени лишь план ограниченного наступления с целью освобождения города. Начавшееся 12 мая с одного из плацдармов, оставшихся зимой в руках советских частей, оно, казалось, на первых порах развивалось успешно. Однако именно на данном участке фронта немцы концентрировали войска для летней кампании. Контратаками по флангам наступающих они вскоре создали угрозу отсечения их от основных сил. Тимошенко и Сталин недооценили опасность, несмотря на предостережения Генерального штаба. Приказ о прекращении наступления был отдан лишь 19 мая, когда было уже слишком поздно[I]. Три советские армии были окружены и понесли тягчайшие потери. В окружениях погибли многие командиры частей и соединений[6]. Было потеряно огромное количество оружия и военных материалов. К началу лета Красная Армия оказалась серьезно ослабленной как раз на южном участке фронта, где немцы готовились перейти в наступление.

После огромных потерь, понесенных в первый год войны, Гитлер уже не в силах был повторить наступление по трем направлениям одновременно, как он это попытался сделать в июне 1941 г. Однако, имея свободу рук на западе, он мог сосредоточить на Восточном фронте максимум военных ресурсов. Теперь он поставил /70/ задачу достижения прежней стратегической цели — вывести СССР из войны как боеспособную силу — путем операции более избирательного свойства. Наступление должно было сосредоточиться целиком на южном направлении. Германские войска получили директиву выйти к Кавказу и нижнему течению Волги, чтобы лишить Советский Союз его главных экономических ресурсов: угля и промышленных предприятий Донбасса, хлеба Кубани и Поволжья, нефти Баку. Установление контроля над великой русской рекой должно было повлечь за собой, кроме того, лишение Советского Союза главной водной артерии, соединяющей центральные и южные районы.

Даже урезанный подобным образом нацистский замысел, как можно видеть, отличался грандиозностью притязаний[7]. Гитлер к тому же не отказывался от других целей: он по-прежнему требовал захвата Ленинграда. Мало того, он вынашивал гигантские планы на период после победы своих войск на юге. Эти планы включали, в частности, поворот германских армий от Сталинграда фронтом на север и их наступление вдоль Волги до самой Москвы, а также прорыв в южном направлении с выходом на Ближний Восток, в район, жизненно важный для Британской империи[8]. Чтобы восполнить потери, Гитлер заставил союзников Германии — румын, венгров, словаков и итальянцев — предоставить в ее распоряжение еще более многочисленные контингенты войск, чем в предыдущем году.

Немецкое наступление началось 28 июня атакой на Воронеж. Двумя днями позже гитлеровцы нанесли удар южнее. Советское командование по-прежнему считало, что целью противника остается Москва. Контрудары поэтому наносились преимущественно с севера на юг, дабы предотвратить прорыв врага в район Центральной России. Эти усилия смогли сдержать натиск наступающих в направлении Воронежа, но не отбросить их назад. Немцы между тем нацеливались не на Москву, а в юго-восточном направлении, вдоль Дона. Когда это стало явным, главной заботой советского командования стала задача избежать новых катастрофических окружений на южном участке фронта. В первых числах июля Юго-Западному фронту было приказано отступать с боями в большую излучину, которую Дон образует в своем нижнем течении перед поворотом на запад и впадением в Азовское море[9].

Приказ № 227

По прошествии времени это решение выглядит если и не абсолютно верным, то, во всяком случае, и не совершенно ошибочным. В самом деле, советскому командованию удалось избежать окружения и уничтожения основных сил на юге, что было одним из главных намерений противника. Таково суждение советских военных историков, подтверждаемое по большей части и немецкими[10]. Но /71/ это только одна сторона дела. Отступление — всегда трудная операция. Тем более трудным оно было для армии и для народа, которые пережили страшный опыт 1941 г. Отступление проходило поэтому далеко не в строгом порядке. Правда, советские части продолжали оказывать сопротивление, как о том свидетельствуют цифры немецких потерь[11]. Но в целом эти бои были тяжелыми и неудачными для советской стороны. Личным составом подразделений легко овладевала паника, а штабами — чувство безнадежности. Наиболее искренние из мемуаристов впоследствии не скрывали этой горькой правды. Целые части беспорядочно скучивались у речных переправ, становясь легкой мишенью для германской авиации. В степи встречались разрозненные подразделения, не знающие, куда идти, и озабоченные лишь тем, чтобы убежать от стремительно надвигающегося противника[12]. Вперемешку с солдатами на восток в поисках спасения двигались группы беженцев. К моменту выхода на новые оборонительные рубежи советские дивизии были сильно измотаны и ослаблены.

В середине июля, когда немцы почти достигли крайней восточной точки излучины Дона, там, где он ближе всего подходит к крайней западной точке течения Волги, то есть Сталинграду, Советское Верховное Главнокомандование вынуждено было взять из своего стратегического резерва целых три армии — 62-ю, 63-ю и 64-ю — и бросить их на защиту этого города. Но в предвидении удара в более северном направлении эти армии были ранее сосредоточены у Тулы и Саратова, довольно далеко от того участка, над которым теперь нависла угроза. Спешно, но с большим трудом переброшенные к Сталинграду, они вынуждены были вступать в бой по частям, по мере прибытия на фронт[13].

Отступление деморализующе действовало на население. Красная Армия покидала плодоносные области в глубине России, которых захватчикам не удалось достигнуть даже в бедственный предыдущий год. К тому же если в 1941 г. гитлеровское нападение действительно захватило страну врасплох, то 12 месяцев спустя ссылка на это обстоятельство уже не убеждала. «Были казаки, да все вышли. Наши деды на Дон врага не пускали...» — бросила в лицо генералу Батову женщина в одной из покидаемых станиц[14]. Молодой лейтенант Некрасов, который станет позже известным писателем, долго помнил испытующие, молчаливо вопрошающие взгляды, которыми провожали его, уходящего на восток, крестьянки в придорожных селах. Да и уроженцам областей, далеких от этих мест, «горькое лето» 1942 г. казалось «более страшным, чем лето 1941 г.»: гнетущее чувство «смертельной опасности» охватило страну даже больше, чем годом раньше[15].