Габи - Светлана Беллас

Его путь к славе, к деньгам, женщинам был легок. Виктор Гюго, помнил каждый год из детства, как они с братьями переходили из рук в руки. Съезжая с одной другой квартиры, выезжая с отцом за границу, где того ждало новое назначение. Карьера для отца была, прежде всего. Самым ярким олимпом отца предстал Мадрид, там ему были отведены большие перспективы. Он предстал аристократом, испанским графом, управлял тремя провинциями. Тогда, Виктор Гюго с братьями посещали школу, в которой учился цвет нации. То время было горьких слез и обид. Отпрыски Донов издевались над французиками, что собой, как им казалось, кичились, ставя себя в их глазах – победителями. Их, французов, называли оккупантами. Это приводило к очередным дракам. Гюго вспомнил, как получил затрещину от отца за то, что тот плюнул одному из отпрысков в лицо, назвав его – подошвой от его башмаков. Отца это взбесило, от кого, но от его лупоглазого головастика, как он его, Виктора, за глаза называл, он не ожидал. Это можно было ожидать от верзил, румянощеких старших братьев, но не от него, что только и делал, что мечтал, записывая, как ему казалось, свою ахинею гусиным пером на листки бумаги, которые только и годились для растопки камина.

Леопольд Гюго – пылкий, страстный, импульсивный, буквально в Абсолюте, тот человек, что твердит себе каждый день, заглядывая и оценивая себя в зеркало, что для него нет проблем, не может сделать, даже доновскому отщепенцу пренебреги. Карьера на первом месте. Сколько раз, он в злости клял Софи и детей за то, что у него столько проблем из-за них. Они мешают ему расти в чьих-то глазах, а он так напрягается, сделать из мыльного пузыря «нечто», весомое. Леопольд Гюго – Messer Sempre Pronto (готовый к услугам, Господин), с таким кредо легче жить и легче преуспеть в миру. Такую пыль в глаза необходимо пускать, особенно женщинам, которые вели его по жизни к славе, деньгам. Ложась с ними в постель, он и в собственных глазах становился героем, в том числе и любовником. С Софи на этом поле боя генерал Гюго проигрывал, уходя с глаз долой в засаду, тешась в объятьях куртизанок, ведь, зачастую, бретонский характер жены был несносен, она рубила наотмашь с плеча, а это было больно.

Сейчас, Виктор, сопоставляя себя и отца, констатирует, что эта черта ему близка по – большому счету, хотя мать – сильную, гордую он уважал и любил. Начав зарабатывать пером, он тоже тянулся к славе, деньгам и женщинам.

Эта мысль, вдруг расставила все точки над «i», он остановился, осмотрелся по сторонам, шмыгнул в подворотню, прошел несколько шагов вперед, сердце при этом сжалось, потом стало стучать барабанную дробь, что до боли ощущалось в ушах, щеки горели. Немой вопрос себе, – Что я здесь делаю, ведь дома Габи с сыном, но тут, же резко посмотрел на открытую калитку в воротах, спешно, решительно зашел.

Он стоял перед дверью, стучал в нее нерешительно, было тихо. Дверь не открывалась, шагов за нею не было слышно, хотелось уйти. Гюго, даже, уже сделал шаг назад, когда с обратной стороны двери послышались шаги. Дверь распахнулась, в проеме стояла грудастая Аннет, лиф был в молоке. Гюго словно привороженный смотрел на ее оголенный бюст. Аннет сразу поняла, что его к ней привело. С ухмылкой она произнесла, – О! Какие люди к нам пришли. Гюго смотрел, словно завороженный. Аннет раскрыла дверь, сказала, – Давайте уж, Месье, в будуар, там удобнее будет вам и мне. Гюго, молча, вошел.

В полумраке коридора, Гюго прижал к стенке Аннет, начал ее брать, при этом, словно обезумев, повторяя, – Ты меня ждала? Она, лениво изгибаясь, дыша на него перегаром от вина, тяжело дыша, лживо признаваясь, отвечала, – Тебя, мой Господин, я готова ждать всю жизнь. Это завело Гюго, он погрузился в ее запах тела с головой. Она стояла, как женщина готовая всегда и ко всему. Он трепал зубами ее соски, она только, подыгрывала его страсти – охая и стоная, извиваясь, как змея в его объятьях. Он взял ее бесчестье несколько раз, она этому не противилась. После последнего акта, он обессилено присел на корточки, Аннет на него со стороны посмотрела, в глазах появилась насмешка, в шутку сказала, – Никак твоя цыганка не может с тобой делать такое, как я…

В ушах Гюго загудело, он сдавил ладонями уши, встал, по лицу текли слезы, он с горечью и вызовом сказал, – Она не шлюха! Она моя женщина, мать моего сына! Дал ей по лицу затрещину, та от боли сжалась, моргая глазами, потирая щеку, произнесла, – Гадина – она! Гюго ничего не говоря, с презреньем глядя в лицо, плюнул ей в ноги. Опрометью выбежал, сгорая от стыда, на ходу со злостью произнеся, – Дешевая сука!

Габи сидела на кровати, обхватив руками голову, что-то бормотала вслух, глаза при этом налились кровью. Окно распахнулась, в комнату влетела падающая, пожухлая листва, от сквозняка приоткрылась дверь. Габи вскочила, выбежала из комнаты, тут, же вернулась расстроенная, она надеялась, что это вернулся Виктор, стала нервно ходить по комнате, смотря безразлично на сына, что сидел в подушках на кровати. Тяжело вздохнув, она подошла к столу, взяло перо и бумагу, коряво вывела имя «Виктор», уколов палец пером, дождалась первую капли крови, испачкала выведенное ею на листке бумаги имя, плюнув на него, сказала, – Касьян Вам, разлучницам, на язык, соль в глаза! Он – мой! Моей кровью меченый! Вынула из кармана фартука спички, стала жечь окровавленную бумагу, с ухмылкой произнесла, – Он сгорит со мной! Заберу в пекло с собой! Глянула в сторону, на молча сидящего сына, прошипела, – И отродье его с собой возьму! Он плод любви!

Она стала трясти в руках горящую бумагу, она пылала, пепел падал на пол, ребенок, глядя на это, с испугом заплакал. Она крикнула, – Nem szabad sirni! (Нельзя плакать! Венгер.) Огонь обжег ей пальцы, она схватилась за мочку уха, зло крикнула, – Az Isten bassza meg! (Крепкая брань на венгерском). Дверь распахнулась, в проеме показался Гюго, он с испугом подбежал к кровати, взял на руки заплаканного сына, тот тут, же успокоился. Гюго отвел взгляд от сына, посмотрел на Габи, в ногах у нее лежал пепел, она смотрела зло, с какой-то ненавистью.

… Дни летели чередой, пугая внешними факторами, на улицах бесчинствовала толпа, власть, то узурпировала, то расхолаживала французский народ. Все говорило, что грядут большие перемены и, что маленькая Франция станет скоро во главе реформ, мир будет теснить безумие похожее на всплеск феерического эпилога после всех революций, что ей пришлось пережить.

Гюго, как никто сознавал историческую концепцию того, что происходит. Он несколько раз выговорился перед самим собой наедине с Богом, что в его жизни будет что-то непоправимое, за что он сейчас берет в долг – любовь, успех. Он был счастлив в эти черные дни, которые проживались сиюминутно в порыве чувств. Он был любим, и любил, как ему казалось до безумия. Друзья оговаривали за глаза, сетуя на то, что он не прислушивается к советам. На их взгляд, впереди его ждет расплата за любовь к девке – цыганке, которая околдовала его своим шармом – «дьяволицы». Он предал семью, а это стоит дорого – бесчестья. Так говорил, Шарль Сент – Бёв, он как черный ворон каркал ему при случайных встречах, напоминая о семье и детях, которых он навещал, чтобы в глазах Адель испачкать в очередной раз его имя.