Плоды зимы - Бернар Клавель

Отец тогда ничего не ответил. Слова жены означали, что сыновья могут сидеть на шее у родителей гораздо дольше, чем был на их иждивении Жюльен. Что тут скажешь? Даже не спросишь у матери, как она изворачивается, чтобы прокормить семью, как достает хлеб без талонов и каким чудом Жюльен, не имея карточки на табак, может за день выкуривать столько сигарет. Времени на приобретение продуктов мать тратила не больше, чем раньше, и в ее образе жизни ничего не изменилось. Надо было ждать, предоставить дням течь своей чередой и стараться не проявлять ни недовольства, ни удивления. Время сейчас сумасшедшее. Все делается шиворот-навыворот, значит, вполне естественно ничему не удивляться.

На четвертый день после возвращения Жюльена вдруг потеплело, ветер утих и полил дождь.

— Я наперед знал, — сказал отец, — уже два дня у меня ноет плечо.

— Воспользуюсь переменой погоды и напилю дров, — сказал Жюльен. — В такой дождь никто туда к огороду не пойдет. Я добегу до сарая в накидке, если какой сосед и увидит, он все равно меня не узнает.

— Я пойду с тобой, — сказал отец.

— Смотри простудишься, — заметила мать.

— Ничего. Сейчас не холодно. Я буду колоть и складывать. Если кто придет, скажешь, чтоб подождали, и сходишь за мной. В сарае Жюльен может спрятаться на чердаке.

Они проработали все утро, и отец несколько раз пытался расспросить сына, как тот жил в Марселе. Но Жюльен ограничивался рассказами о своем друге-художнике, которого превозносил до небес.

Словом, выпало одно такое утро, а потом жизнь опять вошла в свою колею. Время от времени стариков навещал кто-либо из соседей, задерживался на минуту поболтать о том о сем и уходил, рассказав, какие известия с театра военных действий, кого арестовали, кого расстреляли, а кто исчез и не дает о себе знать. Больше всего новостей приносил Робен, потому что он каждый вечер слушал Лондонское радио. Но для отца все, что он рассказывал, звучало как отголосок далеких событий. Названий тех мест он большей частью не знал, и, когда, например, Робен сообщил об образовании правительства Тито, отец недоумевал, каким боком это его касается. Как-то Робен спросил у матери:

— Что это вы не приходите слушать радио, мадам Дюбуа?

— Да не хочется выходить вечером в такой холод.

Каждый раз Робен спрашивал:

— От Жюльена по-прежнему ничего нет?

— Да, по-прежнему ничего.

Иногда Робен приносил немного масла, или кусок сыра, или же пачку табаку для отца. В таких случаях мать выходила вместе с ним.

— Пойдемте в погреб, дам вам луку, а для малыша — яблок, — говорила она.

Робен приносил также газеты, которые отец пробовал читать или просто листал и разглядывал иллюстрации.

Так и текла жизнь: заходил то один, то другой сосед, неустойчивые зимние холода сменялись то туманами, то дождями.

Как-то в сумерки, когда уже начало темнеть, явился Поль Дюбуа.

— Проходил мимо, — сказал он, — и увидел, что идет дым из трубы вашей спальни. Я испугался. Подумал, уж не заболел ли отец.

— Ну что ты, нет, — пробормотал отец, — только, понимаешь…

— Последние дни все дождь шел и спальня совсем отсырела, — вмешалась мать. — Стены такие влажные, что обои отклеиваются. Вот и приходится немного протапливать. Впрочем, мы зимой всегда немного протапливаем.

— Ну конечно, — сказал Поль, — но я знаю, что обычно вы топите только вечером, вот я и подумал, что отец слег.

— Сегодня я затопила пораньше, чтобы подсушить немного стены, — сказала мать.

— Это-то я как раз и увидел. Когда около двух я ехал на вокзал, из трубы уже шел дым. Сразу я не обратил внимания, а потом, вечером, вспомнил. И подумал: раз они топят днем, значит, что-то случилось.

Поль сидел, расстегнув габардиновое пальто, сдвинув на затылок коричневую шляпу из непромокаемой ткани. Он криво усмехался и поглядывал то на отца, то на мать. Потом достал пачку сигарет, взял одну и подтолкнул пачку по клеенке к отцу.

— Угощайся.

Отец колебался. Ему было не по себе. Казалось, сын пронизывает его насквозь своим взглядом.

— Понимаешь, я курю теперь все меньше и меньше, — сказал он.

Наверху что-то слегка хрустнуло. Мать закашляла, но Поль уже поднял голову. Он засмеялся и сказал:

— Дом сушите, вот и скрипят половицы.

— Поднимусь, подброшу еще полешко, — сказала мать, вставая.

— А может, мне сходить? — предложил Поль. — Чтобы вам не подниматься. Если вы весь день топите, сколько же это раз вы наверх пропутешествуете.

— Я привыкла, — сухо возразила мать.

Она уже поднималась по лестнице. Ступеньки скрипели. У отца сдавило горло. Сквозь дым двух сигарет — своей и Поля — он смотрел на сына. Догадался ли Поль? Скажет ли он что-нибудь сейчас? Предпримет ли что-то другое? Что собой представляет на самом деле эта их милиция? Нет. Это невозможно. Он не посмеет. Не может он это сделать. А ведь если бы мать согласилась, то как раз у Поля и надо было бы попросить совета. Но теперь уже поздно. Уже поздно? А может, нет?

Все смешалось в голове у отца. Он знал, что руки у него трясутся, что лицо подергивается. Поль, конечно, это видит. Поль усмехается. Неужели ему весело? Неужели растерянность отца его радует?

— Да, матери, должно быть, трудно целый день топить наверху, — все с той же усмешкой сказал Поль. — Была бы у вас печка для угля, ее утром затопишь, и весь день она держит тепло. У меня есть такая, я мог бы на время дать ее вам.

Мать уже спускалась по лестнице. Должно быть, она предупредила Жюльена. Но отец, хоть и напрягал слух, не слышал, чтобы она закрыла дверь спальни. Может, для того, чтобы Жюльену было слышно, о чем они говорят?

Мать как будто спокойна. Она предлагает Полю стаканчик вина, он благодарит. Вот она ему наливает, рука у нее совсем не дрожит — отцу непонятно, как это она может. Поль отпил полстакана.

— Вы не думаете, что топить углем выгоднее? — спросил он. — У меня есть небольшая переносная печка, я мог бы на время дать ее вам. Я пришлю одного из своих шоферов, чтобы он ее поставил.

— Нет, — ответила мать, — топить углем спальню вредно. И угореть можно.

— Я вам же хотел оказать услугу.

— Благодарим вас, — сказала мать, — но мы и так обходимся.

— А вот как бы ты мог нам помочь, — сказал отец. — Привези несколько мешков чурок для печки, когда одна из твоих машин поедет в горы. В токарных мастерских, должно быть, есть всякие обрезки дерева.

Отец выпалил это сразу, не обдумав заранее, что хочет сказать. И теперь сам был удивлен тем, что сказал.

— Я попомню, — обещал Поль. — В первый же раз, как мы повезем товар в сторону Мореза или Сен-Клода, я накажу шоферу.

Он замолчал. Казалось, он хотел что-то добавить. Он переводил взгляд с отца на мать. И все еще усмехался, но сейчас как-то иначе. Затем он заговорил, теперь уже тише и серьезнее:

— Обещать я ничего не могу. Когда машина едет в ту сторону, даже не знаешь, воротится ли она. Случается, на них нападают террористы. Они не только отнимают груз, но и забирают машины. Одного шофера чуть не убили, потому что он шумел. Я своими людьми рисковать не хочу. Поэтому поставляю товар в горные районы, только если дают охрану.

Поль явно нервничал. Он повысил голос, речь его стала отрывистой. Он на минуту замолчал, но старики как воды в рот набрали. Поль два раза затянулся сигаретой и продолжал:

— Да, я требую охрану. Мы-то ведь работаем для того, чтобы люди не подохли с голоду. Не будь нас, поставщиков, они бы не получали даже того, что полагается по карточкам. Поэтому вполне естественно, что нам обеспечивают безопасность жандармы. А когда жандармы не могут, ну, тогда нас сопровождают немцы. Вот так-то!.. Я прекрасно знаю, что кое-кому это не по душе. Но мне на таких начхать. Я выполняю свой долг. Нравится это им или нет, для меня все одно.

Усмешка его погасла. Выражение лица стало напряженным, взгляд жестким.

Уже совсем стемнело, и надо было бы зажечь лампу. Но мать не двинулась с места. Она сидела, выпрямившись на стуле, положив руки на колени. Только правая сторона ее лица была освещена. Отец сидел спиной к окну. Он был этому рад. Поль повернулся лицом к свету, но черты его лица были видны уже не очень четко. Только глаза еще блестели. После продолжительного молчания голосом менее громким, но вибрирующим, как металл, когда по нему ударят, Поль сказал:

— Я коммерсант, я делаю свое дело. И можете мне поверить, это далеко не всегда весело. Мы живем в такое время, когда никто уже не борется со всякой сволочью. Попробуйте порасспросить. Тогда узнаете, что от нас из Лона в маки ушли отъявленные мерзавцы. Всякие проходимцы, которые только и ждали случая дать волю своим дурным наклонностям, грабить и убивать. Вот что такое их так называемое Сопротивление. Нечего сказать, хорошо Сопротивление!

Он опять повысил голос, потом вдруг замолчал и рассмеялся.