Плоды зимы - Бернар Клавель

— Знаешь, он такой несчастный.

— А кто в теперешнее время счастлив!

— Знаю, конечно, жизнь сейчас тяжелая, но его мучает еще что-то другое, а что — он нам не скажет.

Она по-прежнему говорила вполголоса, с заминками. Однако отец, напрягавший слух, чтобы расслышать, понял, что ей надо многое ему сказать и что она это скажет.

— Знаешь, — сказала она, — когда он собрался в маки, приятеля, с которым они вместе ушли, по дороге убили… Мне кажется, он часто о нем вспоминает… А потом…

Тут мать сделала очень долгую паузу, и отец подумал, что она отказалась от мысли продолжать разговор.

— Ну а дальше что? — спросил он.

— Мне кажется, он полюбил одну девушку — и неудачно. Ты понимаешь…

— Он тебе сказал?

— Нет. Но я чувствую, у них что-то не сладилось. А в то утро, когда вы возились с дровами, я прочитала то, что он сейчас пишет.

Отец покачал головой. Побарабанил пальцами по клеенке. Несколько раз пробормотал:

— Право же… Право же…

Что тут можно сказать? Ничего. Ровным счетом ничего. У него на глазах тоже умирали приятели. Десятками. Он помнил имена, помнил лица. Но это как-никак было давно. А насчет девушки, которую полюбил сын… Но прежде всего, полюбил — как это понимать? Он хотел на ней жениться, а она отказала? Ну, тогда ему повезло. Что бы он делал с женой в теперешнем-то своем положении? У отца была совсем другая молодость, чем у Жюльена, он не мог понять, что творится в душе сына, совсем не похожего на него. Когда он был молод, приходилось столько часов проводить за работой, что на все остальное оставалось очень мало времени. Он женился. У него родился сын. Жена умерла, оставила его одного, да еще и с пекарней на руках. Ясно, что ему было не очень весело, но он из-за этого не отгородился от людей. Не заперся в комнате и не стал писать о том, как ему тяжело.

Мать, возможно, ждала от него другого ответа. После долгого молчания она подала ему липовый отвар и спросила:

— Как ты думаешь, что, если нам повидать Вентренье?

Отец, поглощенный мыслью о любовных огорчениях сына, удивился.

— Вентренье? — сказал он. — А при чем тут он?

— Он был помощником мэра. Когда Петен стал во главе правительства, он подал в отставку, значит, он не согласен. А если он не согласен, он может знать, как спрятать Жюльена.

Отец развел руками. Все это его пугало.

— Какая ты быстрая, — заметил он. — Если ты начнешь всем рассказывать, что Жюльен тут…

Он вдруг замолчал. Он пожалел о своих словах, но того, чего он боялся, не последовало. Мать не заговорила о Поле, и он понял, что она стремилась любой ценой избежать ссоры, которая только бы осложнила положение. Он хотел было что-то сказать, но тут она все так же тихо промолвила:

— Послушай… Я как бы невзначай порасспросила господина Робена. Он мне сказал: «Если вы узнаете что-нибудь о Жюльене, повидайте господина Вентренье. Я уверен, что он может много для него сделать».

Отец пристально посмотрел на жену. Она не опустила глаз, однако он почувствовал, что она говорит неправду. Конечно, она уже сообщила Робену, что Жюльен вернулся. У отца не было причины не доверять этому их соседу, и все же его вдруг охватил страх. Робен без всякого злого умысла мог допустить неосторожность. Мог поделиться новостью с женой, рассказать при сынишке… Все завертелось в голове у отца, картины грозящих им бед сменяли одна другую. Мозг его, подгоняемый страхом, работал быстро. Он уже видел свой дом разгромленным, сожженным и одновременно видел, как его самого волокут в тюрьму эсэсовцы, а Жюльена ведут на расстрел. Одна картина держалась упорно, одна невыносимая картина: казнь сына. Уж не накликал ли сын беды на свою голову, притащив сюда под мышкой старые кости этого мертвеца?

Отец не допускал даже мысли, что Поль может проговориться. Однако боялся этого со стороны чужого человека. Он знал, что Поль ладит с немцами, а Робен не стесняется их бранить, но это не изменило его точки зрения. Одно необдуманное слово — и все погибло. А люди могут подумать, что виноват Поль.

Голова гудела. Все путалось. Отец так старался привести в порядок свои мысли, победить страх, от которого у него сосало под ложечкой, что ему даже стало нехорошо. Постепенно страх перешел в ярость. И совершенно непонятно почему, эта ярость обрушилась на Вентренье.

— Черт меня подери! — крикнул отец. — Если Вентренье откажется помочь, значит, он последний негодяй! После того, что я для него сделал во время всеобщего бегства!

— Ты пек хлеб, потому что все булочники уехали и у нас в городе люди подохли бы с голоду, — спокойно сказала мать. — Знаю, что ты не был обязан делать это, но я не понимаю, чего ты обозлился.

Отец почувствовал, что его приступ ярости нелеп.

— Я не злюсь, — проворчал он. — Но я знаю людей. Обратиться с просьбой — это они могут. А вот оказать услугу — тут их не найдешь.

— Сначала обратись к нему с просьбой, а потом говори.

— Обратись с просьбой! Нельзя же все-таки сейчас, вечером, бежать к нему с просьбой.

— Я уверена, что именно сейчас застану его дома.

Отец почувствовал, что половина тяжести с него снята. Мать сама пойдет к Вентренье.

Она взглянула на будильник.

— До комендантского часа времени еще достаточно. Вполне успею обернуться.

И, даже не дожидаясь ответа, она встала и начала одеваться.

27

Мать оделась очень быстро. Отец машинально следил за каждым ее движением, за каждым шагом. Она уходит. Она попытается убедить Вентренье помочь им. Вот и все.

А когда она ушла, отец прошептал:

— Пошла к нему… Ах, господи, пойти-то следовало бы мне. Она не сумеет настоять… Но где уж мне, мне по такой погоде и ходить-то трудно!

Так он говорил, но другой, внутренний голос возражал:

«Ты не пошел, потому что не хочешь впутываться в это дело. Не хочешь заниматься Жюльеном. И за это ты тоже будешь себя казнить. И поделом, сам виноват».

Но почему? Разве он отвечает за глупости, которые выкидывает его сын? Кто воспитал Жюльена? Мать. Только мать. Она не позволяла ему вмешиваться в воспитание сына, которого испортила своим баловством.

И результат налицо. Из-за своей глупой выходки Жюльен рискует не только сам угодить в тюрьму или даже под расстрел, но, прячась здесь, он и их ставит под угрозу. Всем им вместе с домом может быть один конец! Но что сейчас важнее всего? Здрасьте, выходит, он опять думает о себе, о своих старых костях. Прежде всего надо дать Жюльену возможность спрятаться. Уйти от жандармов. Остальное неважно,

Вот что мысленно твердил отец, но его мучило и другое. Поль… Если Поль мог добиться, чтобы немцы дали охрану для его машин с продовольствием, значит, он может с ними разговаривать. Может с ними столковаться. Подумать только, достаточно шепнуть ему словечко, и все может уладиться! Но мать ни за что не согласится. А ведь тогда им всем было бы обеспечено спокойствие. Что подумают соседи? Но во-первых, соседи ничего не узнают. А во-вторых, не все ли равно, что они могут подумать…

Отец рассматривал эту возможность со всех сторон, но по мере того как он жевал и пережевывал свою мысль, изнутри подымалась словно какая-то кислая муть. Все путалось, все приобретало тошнотворный привкус. Он вспоминал речи Поля. Вспоминал, как сын нервничал, растолковывая им:

«Подумаешь — немцы!.. Чего вы все на них взъелись? Они нас побили. Ну и что? Незачем было объявлять им войну! Чего ты боишься? Что у тебя все отберут? Так это сделают не они, а большевики. А немцы защищают тебя от большевизма… Чем они тебе досадили здесь, у нас? Покупают. Расплачиваются. Создали закупочные комиссии, а могли бы прекрасным образом все отобрать, раз на их стороне сила. Я работаю с ними, потому что я коммерсант. Ты сам всю жизнь занимался торговлей. Ты что, отказывал покупателям, да? Я ни разу не видел тебя в церкви, однако это не мешало тебе печь хлеб для священников и для монастырских школ… Если бы всякие идиоты не стреляли немцам в спину, им незачем было бы так завинчивать гайки, как они это делают. Ясно, когда убивают их солдат, они расстреливают заложников. Это естественно. Петен подписал перемирие — надо его соблюдать… Ты-то воевал в четырнадцатом году, так ты должен знать, кто такой Петен! Не станешь же ты утверждать, что он изменник. А де Голля ты знаешь? Ты когда-нибудь о нем слышал? Что это за птица? Авантюрист. Ничего больше. Да, часть молодежи пошла за ним. И наш долг разъяснить молодым, что это неразумно, вправить им мозги!»

Да, Поль говорил так, а другие, которые тоже ссылались на разумные доводы, видели в Петене изменника, а в де Голле — спасителя. Кому верить? Коли всю жизнь месишь тесто и вскапываешь землю, много ли остается времени для политики? И отец никак не мог разобраться в своих мыслях и чувствах.

До сих пор война не коснулась его, если не считать всех этих передряг с Жюльеном и Полем и ограничений. Это, конечно, ужасно, но это сущие пустяки по сравнению с тем, чего он насмотрелся в четырнадцатом году там, где сражались.