Дорога на Аннапурну - Марина Москвина

Дома этой деревушки окружают кошмарную впадину на склоне горы, а над ними вздымаются уходящие вдаль вершины.

Стены своих жилищ гурунги складывают из грубо обтесанных камней, скрепленных раствором извести и глины, крыши держатся на стропилах и покрыты дранкой или плоскими каменными плитами.

Некоторые семьи живут совсем бедно — в деревянных сараях с жестяными крышами. В таких лачугах дверью служат доски, связанные друг с другом полосками мягкой коры.

Обычно в одной комнате ютится целая семья. Здесь все домочадцы едят, спят, судачат, и печка у них топится «по-черному», без отводной трубы. Деревня прямо окутана пеленой едкого дыма. Стены и стропила, поддерживающие крыши, покрыты многовековой копотью. Видимо, из всех задач для гурунга наиважнейшей является сохранить тепло. Поэтому окошек в домах практически нет. Порой лишь слабое мерцание тлеющего огонька на маленьком очаге остается единственным источником света.

Лёня говорит, с одной стороны, это хорошо, так как достигается стойкий бактерицидный эффект. А с другой — очень плохо действует на легкие и бронхи.

Такие они, гурунги, сверху прокопченные, внутри проперченные. Женщины носят юбку до земли, короткую кофту с длинными рукавами, а сверху надевают безрукавку из сукна, прикрывающую попы. Из всего костюма ярок только передник, украшенный разноцветными горизонтальными полосками. Иногда передников три — один спереди и парочка по бокам.

А лица радостные, приветливые!

Меня всегда удивляла торжественная скорбь на лицах взрослых женщин в московском метрополитене — эта глубокая складка серьезности между бровями, накрепко сомкнутые губы, глаза обычно прикрыты, а если нет, в застывшем взоре — суровая печаль.

И вдруг с годами я стала замечать, как неумолимо лицо мое принимает это же выражение высокой печали, видимо, неизбежное в наших краях.

Может, поэтому мне так полюбились восточные народы и народцы, те, что полегче нашего брата относятся к жизни, помягче, доверительней, чувствуя себя под всевышним при-смотром, в гармонии с вселенским ритмом.

У нас приятель француз, его зовут Франсуа, он путешествовал по Филиппинам, приехал — рассказывает:

— Как-то пришел я в одну глухую деревню — там праздник, все пляшут вокруг хижины. А в хижине — видно оттуда, где я стою, — сидит мертвая женщина, вся в цветах. Что случилось? Оказывается, она умерла два дня тому назад от малярии. А я таблетки не пил!!! Ну, я отмахивался от каждого комара. И решил спасаться оттуда бегством, хотя наступала ночь. Вот мы отправились в другую деревню в полнейшей темноте по рисовым террасам — впереди филиппинец с карманным фонариком, за ним американский миссионер, а третий — я, двигаюсь на ощупь. Вдруг раз! Нет американца. Мы туда, мы сюда!.. С трудом обнаружили, что он упал со стены, по которой мы шли (каменные стены охраняют террасы от разрушения, когда льют муссонные дожди). И стоит по грудь в воде среди ростков риса!

— Пришли в соседнюю деревню, — рассказывает Франсуа, — а там опять праздник. Старухи приплясывают вокруг высокого бунгало на сваях, потом более широкий круг — молодые, а в середине шаман надел крылья, изображает орла, и дети тоже изображают орлов, все смеются, радуются. Шаман произносит заклинания — лечит какого-то мужчину. Я спрашиваю: чем он болен? Думаю, не дай бог опять малярия или что-нибудь похлеще! Выяснилось, что тот убил человека. В их обществе это рассматривается, как болезнь. Больного не видно, он сидит в хижине. А жители деревни дни и ночи танцуют, поют и выкрикивают мантры. Так они исцеляют его. Мне это показалось глубоко…

Вот и в Гималаях все связаны между собой — человек и природа, живые и мертвые. Гурунги говорят, что травы и деревья — особенно камни! — безмолвно поют нам песню и просят об одном, чтобы мы пели им в ответ. Как в стихотворении Константы Ильдефонса Галчинского:

Новых птиц и зверей откроем,земли новые, новые водыи услышим, как бьется большоезеленое сердце природы.

Подъем — спуск, подъем — спуск, через хребты и долины, из которых и состоит почти весь Непал. По дороге нас обогнали серьезные альпинисты в сопровождении проводников и носильщиков. Кази поприветствовал их жестом намаскар, сложив перед собой сомкнутые ладони рук.

Потом рассказал нам: дескать, он слышал, на старом тибетском маршруте чуть не до подножия Эвереста шерпы доставляют альпинистам грузы, используя вьючных животных. Здесь же такой возможности нет — по дну каждой долины протекает река, и ни одна лошадь, ни один мул не способны одолеть шаткие висячие мосты, по которым только и можно перейти реку. Поэтому испокон веков непальцам приходится носить грузы на собственных спинах.

Справа склон покрыт бутонами алых и белых рододендронов. Левый — изрезан террасами, сооруженными вручную многими поколениями гурунгов. Рисовые террасы высотой с человеческий рост укреплены каменными стенами, именно с такой стены в темноте свалился приятель Франсуа.

Землю для горных террас обычно доставляют пешим ходом в корзинах из долин и обрабатывают мотыгами, лопатами, граблями, только раз мы встретили крестьянина с плугом. Более или менее современных оросительных каналов и водохранилищ вроде бы нигде не было — лишь древние каменные или деревянные акведуки протяженностью чуть не до десяти километров.

— Намастэ! — говорили мы редкому встречному. — Здравствуйте!

— Намастэ! — отзывались нам все и улыбались.

«Кой черт их сюда занес?» — наверное, думали случайные путники и крестьяне, с любопытством погладывая на нас с Лёней.

Но виду не подавали.

16 глава

Пусть он грядет одиноко, подобно носорогу!

Кази был очень молчаливый. Когда мы отдыхали, он садился в отдалении на камешек и полностью сливался с окружающей средой. Про снежного человека он слышал от своих сородичей, но никогда не видел. Однако мальчиком находил иногда на каменных склонах и ледниках помет незнакомого животного с останками крыс и червей — Кази считает, что это помет йети.

Конечно, он побаивался снежного человека. То же самое чувство испытывал он в отношении молчаливых каменных громад, окружавших нас. В его деревне ходили слухи об ужасах, подстерегающих путника в зоне снегов, о богах и демонах и чудовищах куда страшнее снежного человека — они охраняют вершины и карают всякого, кто осмелится проникнуть туда.

Зато медведей Кази Гурунгу встречать приходилось — и не раз. Особенно здесь, в гуще великого леса, на сырых дорогах тропических гималайских джунглей, которыми шагали мы от рассвета до темноты среди таких высоких деревьев, что если поглядеть на крону — свалится с головы шапка.