Дорога на Аннапурну - Марина Москвина

Менялись не только пейзажи, от подножия до вершины горы сто раз поменялись запахи, они меня сводили с ума! Каждое растение, дерево, листья, плод — пахли по-своему. Это были не только ароматы горных трав и цветов, но и насекомых, камней, мха, тумана и влажной почвы.

Я села отдохнуть над пропастью на стул. Вот что поразительно: бездонная пропасть, и на краю этой пропасти — стул. И я на нем сижу.

Лёня сфотографировал меня на стуле, но предупредил, что вся глубина этой бездны ускользнет.

Однако ничто не ускользает от моего взгляда — подо мной, совсем рядом, парит орел. Буквально в паре метров от стула. Мне прямо не по себе, до того он близко. Я вижу мощное вытянутое тело, черную спину, крупную длинную голову с белым оперением на макушке, могучий костяной клюв, бурый с отливом хвост и очень длинные заостренные черно-бурые крылья. Воздух надежен для него, как земная твердь, он почти не двигает крыльями, что придает всей его увесистой фигуре вид существа не из нашего измерения.

Лёня достает фотопортрет своего орла, узника московского зоопарка. Он прислоняет его к ножке стула, фотографирует в этом великолепном пейзаже и продолжает восхождение. Я спешу за ним, но все-таки не выдерживаю и оборачиваюсь.

Резким порывом ветра брошенную Лёней фотографию сметает со скалы. И вот уж два белоголовых орла, расправив крылья, описывают в небе широкие круги, плывут по ветру без малейших взмахов крыльями.

Весь мир теперь расстилался внизу, а вокруг нас, куда ни посмотри, высились неприступные горные пики. Мы подходили к «ла» — перевалу, отмеченному простейшим чхортеном в виде груды камней, символизирующим связь богов и людей.

— Ки-ки со-со! Ла гиало! (Боги всемогущие!) — услышала я у себя за спиной ритуальный возглас, известный мне по книге «Тигр снегов» прославленного шерпы Тенцинга Норгея — покорителя Эвереста. Это было первое и, пожалуй, последнее, что произнес наш незабываемый помощник.

Потом он жестом указал на тропу, ведущую в Чомронг, — тот осязаемо уже возник на горизонте, — отдал нам нашу поклажу, сунул деньги себе в карман и, посвистывая, побежал обратно.

Мы же с Лёней зашагали к человечьему становью, держа курс на дым земных очагов. Лёня — целеустремленно, а я совсем спустя рукава.

— Чудны дела твои, Господи! — думала я. — И бесконечно твое всемогущество! К чему прикоснется сила твоя и благодать твоя, то само делается животворящим! — я шла и говорила Ему, испытующему наши сердца и утробы, лицом черная, охромевшая, подпираясь клюкой, в спасительном куколе на голове — от дождя и от солнечного удара; на штанах — где дыры, где заплаты; перепачканная в коровьем навозе А навстречу мне из Чомронга спускаются — так, навскидку — американец и японка. Внезапно, поравнявшись со мной, мужчина воскликнул по-английски:

— Ой! Это женщина?!! А я подумал, что это местный старик (old local man)…

А теперь позвольте мне передохнуть. И позвонить моим родителям. С тех пор, как я вернулась из Непала, я звоню им каждый вечер — просто услышать их дорогие голоса и пожелать спокойной ночи.

14 глава

Чомронг — жемчужина Земли

И вот на закате мы обнаружили себя в столь сложно досягаемом Чомронге — блаженствующими на веранде крошечного отеля «Lucky Guest House», который буквально утопал в розах и амариллисах. Где-то поблизости звучала фисгармония…

О, я знаю эти чарующие звуки, у нас дома есть фисгармония, Люся в молодости привезла ее из Германии. Там такая система: музыкант должен постоянно нажимать ногами на педали, как будто он едет на велосипеде. Тем более с годами мехи состарились и требуют все больших энергетических вложений. Однако мало кто из желающих поиграть на нашей фисгармонии в состоянии столь неудержимо наяривать на педали и в то же время с чувством исполнять, ну, скажем, Бетховена «В альбом к Элизе». Поэтому мы давно уже делаем так — я сажусь на стул, а вдохновенный музыкант, независимо от возраста, веса и пола, усаживается мне на колени. И, закатив глаза, играет, ощущая себя, по меньшей мере, Иоганном Себастьяном Бахом в капелле Святого Фомы, а я безостановочно жму на педали.

Прямо перед нами простирается панорама Южной и Северной Аннапурны, двуглавой Мачапучхаре и колоссального ущелья; как раз о подобном ущелье сказал китайский поэт:

Горный Дух поднял руку,И вот без малейших усилийТысячи гор расступились.

Кстати, о Горном Духе. На фотографии, сделанной в Чомронге, я там что-то пишу в дневнике на фоне заснеженной Аннапурны — явственно запечатлелось вдали огромное, очень серьезное лицо. Надеюсь, в книге нам ее удастся поместить, чтоб не дай бог никто не подумал: я тут что-то выдумываю или пытаюсь ввести в заблуждение. Возможно — лик того гигантского горного духа, с которым бесстрашно беседовал Падмасамбхава, буддийский проповедник и чудотворец из страны Уддияна.

Где была такая страна, никто не знает, зато доподлинно известно, что Учитель появился из цветка лотоса, поэтому его назвали Лотосорожденный, и через тысячу двести лет после ухода Будды он приблизил к земным путям учение Благословенного.

Падмасамбхаву призвал тибетский царь на подмогу выдающемуся мыслителю Шантаракшите (705–765), который изо всех сил, не жалея живота своего, проповедовал буддизм в Тибете. Однако местные языческие боги и демоны никак не сдавались на милость умозрительной философии, строили философу козни и всячески представляли народу Блаженного Будду, Света Светов — обычным соней и меланхоликом.

Тогда Падмасамбхава — чудесами и волшебными чарами — заставил взглянуть на Будду иными глазами. Кто-то подумает, мол, я уж слишком восторженно отношусь ко всему, что связано с просветлением сознания, а каждый просветленный любых времен и народов — это для меня прямо свет в окошке.

Но как иначе относиться к таким беспредельщикам, как Падмасамбхава?!

С именем Будды на устах он обезвреживал змей и драконов, заклинал бурные потоки и посылал дожди, взлетал выше самых высоких гор и парил в небесах, а в магическом искусстве превзошел нечеловечески могучих жрецов и колдунов религии бон-по. Он обращал в буддизм даже самих демонов и злых духов Тибета, пока те вынуждены были в конце концов дать обет использовать всю свою волшебную силу для защиты буддизма.

До нас дошли слова Падмасамбхавы, в которых раскрывается секрет его могущества:

— Исследуйте собственный ум, — он говорил, — и все поймете сами!

— Ум в своем истинном состоянии прозрачный, — подсказывал он, — не загрязненный, имеющий природу Пустоты, ясный, не заполненный ничем, не имеющий времени, цвета, познаваемый не как отдельная вещь, а как синтез всех вещей, однако из этих вещей не состоящий.