Девочка, которую нельзя. Книга 3 - Стася Андриевская

Это был бесконечный, за гранью человеческих сил путь. Гордеева давно уже то знобило, то опаляло лихорадкой, но он лишь рычал и не сдавался. Счёт времени был давно потерян, реальность неразрывно смешалась с полубредом, то изводя голосами, то окуная в страшные моменты прошлого, и казалось уже, что это душное подземелье и есть реальность, а всё остальное – лишь несбыточные детские мечты о свободе. Может поэтому он и не заметил, как в какой-то момент горец вдруг оживился, и даже перестал составлять карту тоннелей, словно теперь точно знал куда идти. Не заметил Гордеев и явно посвежевший воздух. А когда в узкой щели над головой неожиданно проглянули искристые, словно жёлтые африканские бриллианты звёзды, безумно рассмеялся, воздевая к ним руки:

– Смотри, отец, смотри сколько крови!

Голова тут же закружилась, и на глаза наползла пульсирующая алая сетка, растекаясь, темнея, увлекая в немую, бесчувственную темноту и пустоту…

Глава 11

Это был его хорошо знакомый, давно загнанный в самые недра души и сознания Ад… которому всё же удалось вырваться наружу. Все приступы ПТСР вместе взятые и помноженные на сотню. Сотню тысяч сотен. Целая вечность блужданий по тёмным тоннелям – то ли реальным, то ли порождённым воспалённым сознанием. Тоннелям, где в кромешной тьме памяти полыхали обломки: детдом, друг Олежка… кровь, рёв арты, её осколочный шабаш… бородатые морды, горы, женщины – все сразу, каких только знал, но слитые в один размазанный образ… кровавые руки, рвущие безнадёжно заевший затвор автомата… отчаяние… чернокожий колдун… густая, похожая на сироп кровь – повсюду, словно весь мир соткан из её дочерна засохших потёков… друг Олежка… руки в крови… детдом… игры в мяч на залитом утренним солнцем пустыре… какой-то мужик в зеркале – похожий до оторопи, но всё равно другой, словно заглючивший двойник…

Кровь, трупы, жёлтая мутная река, крокодилы, нож, взрывы, оружие, кровь, алмазы, кровь, женщины, песок, цепи, жажда, кровь, деньги, друг Олежка, трупы, женщины, жажда, деньги, оружие, мяч, крокодилы, взрывы, горы, пустыня, кровь… – без конца, без остановки, без просвета!

Но иногда этот чудовищный, выворачивающий наизнанку вихрь вдруг замирал… и по глазам ударял свет – белый, лёгкий, пульсирующий… И вместе с ним приходила боль. Простая, физическая и невыносимая настолько, что всё тут же заволакивалось туманом и возвращалось обратно в Ад полыхающих осколков памяти – единственное спасение.

После таких «просветлений» к блужданиям по внутренним тоннелям добавлялось выматывающее ощущение конечности времени. Нужно было успеть. Обязательно успеть. Не было ничего важнее чем успеть…

Но куда? Зачем?

Это было похоже на лабиринт бесконечных дверей, за каждой из которой было всё что угодно, кроме того, что нужно.

А что нужно?

Поиск чёрной кошки в тёмной комнате. Кошки, которой там нет.

Кошки? Какой ещё кошки…

…Кровь, трупы, жёлтая мутная река, крокодилы, нож, взрывы, оружие, кровь, алмазы, кровь, женщины, песок, цепи, жажда, кровь, деньги, друг Олежка, трупы, женщины, жажда…

Но однажды пульсирующий белый свет не принёс знакомой боли. Вместо неё был перехватывающий дыхание холод. Сладкий, свежий, похожий на бесконечный полёт. И сыплющие в лицо снежинки.

Смотрел на них, кружащих на фоне серого неба, и радовался как ребёнок – снег! Снег! Но небо вдруг загородило лицо – орлиный нос, морщинистая кожа, усталый взгляд из-под тяжёлых век.

И он завозился, пытаясь то ли встать, то ли отползти. Он… Он – кто? Кто он?..

Человек с орлиным носом удовлетворённо кивнул, зашёл сзади, и Он вдруг куда-то поехал…

– Стой! Стой… – слова сорвались с губ сами, голос прозвучал непривычно глухо и слабо, словно чужой. А рука, которую хотелось решительно вскинуть до самого неба, лишь едва приподнялась над грудью и тут же бессильно упала. – Дай ещё подышать…

Память возвращалась рывками. Сегодня Он ещё даже не помнил себя: ни имени, ни где находится и как здесь очутился – вообще ничего. Просто смотрел то на скудное, чадящее пламя в очаге, то на свою уродливо беспомощную ногу без стопы и силился хотя бы просто понять, что всё это значит. А уже через день-другой, впав в бешенство, крушил убогую лачугу, отказываясь принимать данность: он, спецагент Гордеев, просравший не только ногу, но и Дело.

А ещё время спустя сидел сутками напролёт, глядя в одну точку, утопая в такой бездне отчаяния, по сравнению с которой всё остальное было лишь детским лепетом: да, они с горцем выбрались из горы… но так и остались её заложниками.

Глухонемой оказался скорее отшельником, чем пастухом, во всяком случае три его тощие овцы и баран не тянули на стадо. А крайне аскетичный быт, мизерное питание и неустанные молитвы старика только подтверждали догадку. Все его припасы: крупа, соль и сухари, были явно принесены сюда из долины, куда отшельник – такие выводы сделал Гордеев, досконально изучив всё, что только можно было изучить, изредка носил на продажу солёный овечий сыр собственного производства. И, видимо, как раз в одну из таких «ходок» он и попал под обвал.

Гордеев изучил записи, которые отшельник делал во время их плутаний по пещерам: все возможные ходы прерывались в определённой точке.

– Что там? – пытал он горца знаками. – Ниже что?

А тот в ответ лишь мотал головой и скрещивал руки у груди. И Гордеев понял – там, ниже, проход завалило. Выхода в люди просто не осталось, или остался, но такой, о котором не знает вообще никто, даже отшельник. А здесь, на каменистом плато почти у самой вершины, с одной стороны был обледенелый перевал, а с другой – отвесный обрыв, по которому скакали лишь горные козлы.

По обледенелому перевалу пройти невозможно – во всяком случае без снаряжения и на одной ноге. По поводу периодически сыплющего с неба снежка Гордеев тоже не понимал – то ли он провалялся в коме, лихорадке или амнезии всю весну и лето, то ли это здешний горный климат такой, с ранним снегом и холодами?

– Как ты умудрился это сделать? – осматривая культю на уровне голеностопного сустава, пытал он отшельника. Работа была выполнена грубо, рана заживала трудно и общее состояние осложнялось дикими фантомными болями, но это скорее из-за отсутствия нормальных условий и инструментов. Сам же шов и метод ампутации выдавали профессиональный подход. Так же профессионально, хотя и грубо, выглядел и шов на бедре, откуда горец извлёк-таки засевшую пулю. Ну а то, что Гордеев вообще выжил, само по себе исключало случайность. Либо было настоящим чудом. – Кто ты, мать твою, такой?

Отшельник лишь молча