Аптекарша - Ингрид Нолль

— В чем дело?

— Думаешь, мне легко смотреть, — начал Дитер своим приятным, но сейчас чуть сдавленным от боли и волнения голосом, — как ты счастлива с Левином, а все, что было со мной, напрочь забыла.

Я уверила его, что это совсем не так.

Однако дело уже не столько в его личных чувствах, сказал Дитер, теперь главное — счастье будущего ребенка. И посмотрел на меня с такой мукой в глазах, что я тут же бросилась к нему на шею.

— Эти несколько дней мы одни, — сказала я, — у меня отпуск…

Надо сказать, что даже в собственных глазах я выглядела в эту минуту довольно блудливой особой.

— Ты беременна, — напомнил Дитер.

А меня как будто черт за язык тянул.

— Это твой ребенок, — шепнула я.

Дитер повел себя безупречно: он обнимал меня, целовал и буквально лучился от неподдельной радости.

— А когда ты скажешь об этом Левину? — не столько спросил, сколько потребовал он.

— Ну сейчас-то никак нельзя, — возразила я. — Некрасиво как-то, у него мама, наверно, при смерти.

В этот вечер я отправилась в постель с Дитером и ревнивцем Тамерланом. Я сама себе удивлялась, но это было просто восхитительно.

14

Все-таки Розмари кое-чего не понимает. Что это за дети, которые время от времени вваливаются в нашу тихую палату и устраивают гвалт, кто из них чей?

У Дорит двое детей, объясняю я, Франц и Сара, они почти ровесники детям Павла — Коле и Лене.

— Ничего себе имена, — бормочет Розмари, — ну да ладно, не в этом дело. Значит, Коля и Лена — дети Павла и этой сумасшедшей Альмы, так?

Я киваю.

— А самый младший, этот буян?

— Его зовут Никлас.

Она ворчит:

— Просто абракадабра какая-то. Хочешь побрызгаться моими духами? Ну давай же, рассказывай дальше.

Левин позвонил из Вены, он всхлипывал. Мать без сознания, прогноз неутешительный. К ней в реанимацию его пустили лишь на несколько минут. Я как могла пыталась утешить его и подбодрить, но понимала, что смысл моих слов вряд ли вообще до него доходит.

На заре наших с Левином отношений, когда мне надо было что-то из него выудить, мне удавалось это без труда: в сущности, он еще ребенок и любит делиться своими секретами. Только о мужских своих подвигах он никогда ничего не рассказывал. Дитер не такой, он — законченный молчун. О его семье, к примеру, мне так почти ничего и не удалось выведать.

— Так сколько у тебя братьев и сестер? — допытывалась я.

— Слишком много.

— А родители твои еще живы?

— Если еще не умерли…

Но я не оставляла своих попыток, особенно когда мы, нежно прильнув друг к другу, лежали с ним на диване.

— Я слышала, ты сидел за рукоприкладство, — осторожно заметила я, прижимаясь к нему еще нежней.

— Гм, — отозвался Дитер. Потом все-таки добавил: — Два раза всего рукам волю дал.

С деланным ужасом я содрогнулась.

В первый раз, как выяснилось, его надул торговец наркотиками. Тем самым Дитер признавался, что и сам промышлял этим бизнесом. Судя по всему, его жертва не отделалась одним только расквашенным носом. Рассказ о втором случае давался ему мучительно. Хотя про то, что они с Марго поженились и что та была беременна, я и без него уже знала. Он, оказывается, этому будущему ребенку был совсем не рад, потому что пришлось запереть Марго в комнате и следить, чтобы никто не притащил ей героин. Но однажды ночью она сбежала — по веревке с третьего этажа — и как в воду канула. Он несколько дней ее искал, пока не нашел во Франкфурте, в Вест-энде, на панели. Дитер подобрал ее, доставил домой и избил чуть не до смерти.

— Но по животу ни разу не ударил, — оправдывался он, — я следил.

Этого я никак не понимала.

— Если ты был до такой степени вне себя, что бил беременную женщину, как ты мог помнить о ее животе?

— Сам не знаю, — кротко отвечал Дитер.

Она, как я постепенно выяснила, после этого колоться бросила, а вот он торговать не перестал.

Когда в это дело с головой влезешь, потом так просто не вылезешь.

— А что вы купили в Марокко?

— Только гашиша чуть-чуть, нет, честно. Ни грамма героина, его там и не достать.

Мне все-таки удалось разузнать, что в самой отчаянной его афере Марго действительно обеспечила ему алиби, а в виде платы за лжесвидетельство потребовала не денег, а женитьбы.

А еще мне очень хотелось спросить про вторую половину моих долларов, но я не осмелилась.

Минуло два совершенно упоительных дня. Мы с Дитером слушали рождественскую ораторию в вайнхаймской церкви Святого Марка, а потом, уже почти на ночь, пекли нюрнбергские пряники. Наконец-то у меня появился верный спутник для пеших прогулок по Оденвальду и Пфальцу. Красивей всего в этой гористой местности извилистые тропы, вьющиеся через густые виноградники; к северу они ведут в Хеппенхайм, к югу — в Шрисхайм. Из зарослей ежевики тут и там вспархивали вспугнутые фазаны, айва, буйно произрастающая в палисадниках, наполняла воздух дурманным ароматом своей падалицы, стволы фруктовых деревьев обвивал хмель, — мглистые, пасмурные осенние дни здесь настолько сказочно волшебны, что никакое летнее великолепие не может с ними тягаться. Разок мы прошлись в Хайдельберге по рождественской ярмарке, потом жарили дома каштаны и играли в шахматы.

В какой-то момент я вдруг поняла, что больше так не выдержу.

— Вы же потратили только половину денег, — выпалила я. — Почему ты мне лгал?

Дитер побледнел.

— Это Левин тебе сказал? — неуверенно спросил он.

— Да, — соврала я.

— Половину долларов я приберег для тебя, — сказал Дитер.

— Зачем ты их вообще у меня брал?

— Левин так хотел, он же мне должен.

— У Левина своя доля наследства!

Дитер был в крайнем замешательстве.

— Обещаю тебе, Элла, больше я никогда в жизни его не послушаю, я с самого начала был против того, чтобы брать с тебя эти деньги.

Он стремительно вышел и минуту спустя почти подобострастно принес мне мои доллары.

— Деньги — это не вопрос, — сказала я, для порядка пересчитав всю сумму, — но я ненавижу, когда меня надувают.

Дитер кивнул.

— Все, начинаю новую жизнь, — сказал он. — Я тоже за деньгами не гонюсь, по мне, так можешь при разводе все до гроша отдать Левину.

— И не подумаю, — возразила я. — Но как бы там ни было, сейчас, когда он явится сюда прямо от смертного одра своей матери, я не могу с порога огорошить его сообщением, дескать, вот мой новый муж, да еще и отец ребенка. Этак он, не дай бог, еще сотворит над собой что-нибудь.

Левин, легок на помине, тут же позвонил сам. Его отчаянье могло бы размягчить и камень.

— Но самое страшное, — выдавил он под конец сквозь всхлипы, — я уже не смогу сказать маме, что я счастлив в браке и что мы ждем ребенка!

Через два дня наступало Рождество. Дитер купил небольшую елку и очень радовался приближению праздника. Никогда еще ему не было так хорошо, сказал он мне, — уютный домашний очаг, милая жена, ожидание ребенка. С прежними дружками и с торговлей наркотиками покончено навсегда. Благодаря мне он стал другим человеком.

24 декабря, возвратясь домой после утомительного пробега по магазинам, я нашла на столе записку. Левин просил встретить его во франкфуртском аэропорту, мать его прошлой ночью умерла. Дитер поехал его встречать. В тот день я в супермаркете отбила себе щиколотку тележкой для покупок, крышкой багажника прищемила палец и вот, еле живая, с тяжеленными сумками стояла перед холодильником. Оба красавца, видимо, рассчитывают, что к приезду их будет ждать накрытый стол и готовый обед.

Исхудавший, совершенно подавленный Левин вернулся домой и, как ребенок, хотел, чтобы его утешили, приласкали, взяли на ручки. Выпив немного чаю и шмыгая носом, он улегся в гамак, покуда Дитер устанавливал на крестовине елку, а я пылесосом собирала осыпавшиеся иголки. Потом, наконец, я принесла мои заветные елочные игрушки и начала украшать елку. Пахло хвоей. Левин принес проигрыватель, не забыл и свою любимую пластинку — «Орфей и Эвридика».

«Как горька моя утрата! Было счастье — нет его!» — ревели динамики на полную громкость. Прежде, слушая вместе с Левином эти слова, я мысленно относила их к себе, мне казалось, это меня, возлюбленную, он утратил и меня оплакивает. А теперь получается, это все о мамочке, уж не попахивает ли тут инцестом?

Дитер, казалось, ни о чем таком не думал: он сосредоточенно укреплял звезду на макушке елки.

В этот час я бы с куда большим удовольствием включила радио и послушала американские рождественские песенки, вместо этого меня глушили таким вот текстом: «Все напрасно! Нет надежды! Сладкой неги и покоя мне вовеки не вернуть!»