Воспоминания Свена Стокгольмца - Натаниэль Миллер

ограниченными, мое присутствие – обузой. К тому же Тапио путешествовал один. Еще в Лонгйире Макинтайр называл перемещения финна тайной за семью печатями. Тапио появлялся и исчезал, как туман.

– Тогда, наверное, нужно попрощаться, – сказал я. – Надеюсь, ты позволишь сказать, что я полностью осознаю, сколь терпелив и великодушен ты был, обучая меня, и что желаю новых высот во всех твоих грядущих затеях.

Тапио взглянул на меня с любопытством, словно только вспомнив, кто с ним разговаривает. Потом он коротко хохотнул и обеими руками хлопнул мне по плечам.

– Свен, дурачина, ты говоришь так, будто мы больше никогда не увидимся!

– Так ты… ты хочешь сказать, что планируешь вернуться в Кэмп-Мортон… несмотря ни на что?

– А почему бы и нет? – спросил в ответ Тапио. – Ты ведь не думаешь, что изучил искусство звероловства сполна? Дорогой Свен, надеюсь, ты простишь, если я скажу, что ты только по верхам прошелся. В вопросах звероловства, не говоря уже о выживании в этом суровом климате, ты лишь младенец, голый, розовый, пищащий, ерзающий, беспомощный, легкая добыча даже для самых бесхитростных существ.

– Хватит, хватит, я прекрасно это понимаю. – Я чувствовал раздражение, но вместе с ним странная надежда только что проникла мне в грудь и постепенно ее заполняла. Осознать, что ты один на белом свете, а потом вспомнить, что это не так, – это было нечто.

– Твое обучение только началось. Следующей зимой, при условии, что за это время ты ухитришься не погибнуть, мы приступим, так сказать, ко второму этапу. Со следующим кораблем, который придет из Лонгйира, можешь заказать себе капканы. По возвращении хочу видеть их в идеальном порядке. За устройствами нужно ухаживать не только после каждого их использования, но и до него.

– Я не забуду, – пообещал я. – И буду готов.

Тапио прищурился, словно мысленно что-то оценивая. Возможно, мои способности следовать указаниям. Но, видимо, он решил, что все необходимое сказано.

– Береги себя, дружище… – неуверенно проговорил я.

Тапио быстро отвернулся, издав непонятный горловой звук, снова похлопал меня по обоим плечам и собрался уходить. Он нагнулся за своими пожитками, двинулся к кораблю и, не оборачиваясь, проговорил:

– Только доброй английской едой не объедайся, не то за полмесяца помрешь.

26

Я думал, что снова стану помощником стюарда под началом Джибблита, или что меня повысят до стюарда, или что назначат кем-то еще. Оказалось, что расстановка персонала в Кэмп-Мортоне претерпела что-то вроде реорганизации. Нильсен, ненавистный повар из Норвегии, уволился минувшей осенью, решив, что его таланты недооцениваются, и предложил свои услуги кухне в Лонгйире.

После нескольких зимних месяцев, в течение которых я думал, что Нильсен живет среди соотечественников, поползли слухи, что повар погиб. В Лонгйире пришли к мнению, что Нильсена отравили шахтеры. По крайней мере двое умерли от приготовленной им еды, а их товарищ, задиристый от водки и измученный несварением желудка, подстерег Нильсена в лагерной столовой. Шахтер предъявил жесткое обвинение. Повар проявил безразличие или, как минимум, недостаточное покаяние, за что шахтер ударил его плоской стороной кулака. Шахтера сочли невиновным в предумышленном убийстве, поскольку он удивился не меньше остальных, когда Нильсен рухнул, словно оглушенный бык, и больше не встал. Впрочем, контракт шахтера аннулировали, а самого его отправили домой в Осло.

Британских обитателей Кэмп-Мортона – и шахтеров, и их начальство – эта история потрясла до глубины души, и по возвращении из зимнего отпуска они обсуждали ее по-прежнему активно. Популярная версия заключалась в том, что Нильсен чувствовал себя столь же нелюбимым в Лонгйире, – вероятно, он чувствовал недостаток признательности всю жизнь и на Шпицберген приехал рогоносцем после того, как жена заявила, что не может съесть больше ни кусочка его тошнотворной стряпни – поэтому он и приправил ту роковую партию еды мышьяком. По другой версии отравление произошло случайно: стряпня Нильсена была столь кошмарна, что отдельные организмы с ней не справлялись. Большинство жителей лагеря свидетельствовали, что чувствовали недомогание, отведав дравле – гадкий десерт из кислого молока; лютефиск – никогда не теряющий вонючий слой из щелочи, фискеболлар – клецки из консервированной рыбы; мосегг – сваренные вкрутую яйца чаек; брюнуст – гадкий коричневый сыр из сыворотки; смалахове, которое Нильсен готовил из тюленьих голов в отсутствие бараньих.

Независимо от причины, но Нильсен погиб. Так же, как и стюард Хэра, тихий, работящий человек по фамилии Траверс. Рекрутеры или чувство долга убедили Траверса отправиться на Западный фронт, и он погиб на третий день пребывания в окопах. Имя Траверса оставалось загадкой для всех, кроме Хэра, который никогда его не называл.

Еще таинственней и актуальней для меня был вопрос, почему Джибблит, сопровождавший Хэра все эти долгие годы, не занял должность стюарда Хэра, которая подразумевала больше авторитета и уважения, чем его нынешнее положение стюарда для одного из подчиненных Хэра, тощего потного типа без шеи по имени Теодор Грандл. Но Джибблит твердил, что с учетом долгой истории их отношений Хэру было бы неловко ему приказывать, а вот Грандл мог распоряжаться им более-менее свободно.

К всеобщему, включая самого себя, удовольствию, Сэмюэль Джибблит заполнил этот вакуум, взяв на себя роль повара. Он заявил, что легко сумеет совместить должности повара и стюарда Грандла, против чего не возражал никто, и меньше всех – сам Грандл.

Потрясенный и сильно взволнованный, я получил назначение на должность стюарда Хэра. Джибблит сказал, что у нас будет много времени, дабы продолжить занятия, ведь ему по-прежнему требовался «поваренок», роль которого я мог исполнять в свободное время. Джибблит был твердо убежден, что к Хэру следует относиться с максимальным уважением, и я с удовольствием с ним согласился.

– Ты не готов, – заявил Джибблит, – но, к счастью для тебя, мистер Хэр – человек добрый, и стружку снимать не станет.

27

Хэр и впрямь не снимал с меня стружку. Если честно, после зимы в компании Тапио я был в высшей степени обескуражен честностью и открытостью коменданта лагеря. По счастливой случайности Эберхард мгновенно понравился Хэру, а Хэр – Эберхарду. Расположение пес выказывал очень сдержанно и избирательно. Он уже ухитрился укусить за палец шахтера, который грубо дразнил его куском мяса, и разжевал кожаные помочи мистера Грандла. Пса могли зарубить на мясо, и я не сумел бы его спасти, но Эберхард быстро снискал милость Хэра и получил полную амнистию.

Так я занялся разной работой – чинил Хэру одежду, сообщал, что он хочет на ужин, Джибблиту, который якобы всегда заранее знал его пожелания; подавал ему приватные ужины; следил, чтобы запасы кларета, бренди, хереса, легкого пива и