Записки военного альпиниста. От ленинградских шпилей до вершин Кавказа 1941–1945 - Михаил Бобров

– Удивительно, как Чкалов мог на самолете пролететь под этим пролетом?

– Вон там – Пулковские высоты, – показывал Алоиз, – там – Красное Село. – Он перешел к другому окну. – А здесь – Кронштадт.

Митрополит ходил за ним, не отнимая от глаз бинокля. В Нарвском районе и на территории Балтийского завода разорвалось несколько снарядов. Взметнулись белые столбы дыма и пыли. Митрополит медленно опустил бинокль.

На обратном пути разговаривали мало. На крутых спусках мы помогали владыке, а он каждый раз нас благодарил. Уже прощаясь возле машины, Алексий спросил:

– Когда же к Никольскому собору приступите? Наши купола уж так блестят. Постоянные обстрелы не позволяют прихожанам безопасно посещать церковь… Знаете что, приходите завтра, перед обедней… – Он осекся. – В это же время. Обсудим неспешно. Придете? Вот и хорошо. – Он поднял руку в крестном знамении и перекрестил нас.

Но, к сожалению, в последующие дни мы встретиться с владыкой Алексием не смогли. У нас пошла полоса неудач. Здоровье Люси резко ухуцшилocь. Передвигался он с трудом. Мама его, такая хрупкая на вид, держалась бодрее. А он стал хуже старика. Если стоит, то не может сесть, а если уж сел – не может встать. Такому огромному парню, конечно, не хватало блокадного пайка. После ежедневной маскировки шпиля голодный, промерзший на верхотуре до костей под пронизывающим ветром, качаясь, поддерживаемый мною, он спускался вниз, ложился на топчан бездыханным и просил кипятку. Его руки и ноги пошли цинготными пятнами. Он говорил: «Миша, все! Я больше не могу. Не встану. Пойми меня правильно. У меня к тебе большая просьба – найди Зою Васильевну Никитину, пусть она мне поможет выхлопотать через “Ленфильм” документы на эвакуацию».

Нашел Зою Васильевну. Она встречалась с Люсей несколько раз. Доставала ему различные документы. На «Ленфильме» взяла на него расчет и трудовую книжку, оформляла справку о болезни. Несколько раз Никитина ходила в Смольный с его документами и заявлением. Сама дистрофик, кожа да кости, Зоя Васильевна сделала для Люси все, что смогла. Алоиз крепился, собирая всю свою волю в кулак, и мы с ним продолжали работать на шпиле. Он понимал: если перестанет работать и двигаться – умрет.

ИЗ ДНЕВНИКА: 25 января 1942 года

«На Алоиза страшно смотреть: глаза ввалились, ужасно похудел. Ослаб он совсем. Очень боюсь, если так все будет продолжаться, до лета Люся не дотянет. Работать на маскировке шпиля все труднее. Шпиль покрасили, остался купол над звонницей, где куранты. А сил уже мало. Голод косит всех подряд, умирают дома, на работе, на улице. В один из дней середины января, страшно замерзнув и в надежде быстрей обогреться, мы с Алоизом спустились вниз. Максимыча нигде не было. Печь не топлена. Возможно, он пошел ловить голубей. Алоиз остался растапливать буржуйку. Я пошел искать сторожа. Поднялся на чердак, его след на запорошенном снегу уходил в сторону галереи под куполом. Окликнул тихо: «Максимыч». И на галерее пусто. Глянул вниз, в гулкий кратер собора, и обмер: на каменном полу лицом вниз, в крови, недвижно лежал наш добрый старший друг Максимыч. В его неестественно скрюченной руке виднелся веревочный силок. Похоронили Сергея Максимовича Ярошевича на Серафимовском кладбище в братской могиле, вместе с зенитчиками Государева бастиона.

Часто стал болеть Леонид Александрович Жуковский, на работе его давно не видно, заходили к нему домой, очень плохо себя чувствует, лежит. Дома у него адский холод, топить печь нечем. Оторвали несколько досок от шахты колокольни, где висят на тросах в бездействии грузы курантов, напилили их и отвезли ему домой. Растопили печь, убрали квартиру, принесли с Невы воды, отоварили его продовольственные карточки. Старик стал оживать.

Появляется в крепости архитектор Давыдов Сергей Николаевич, видимо, будет замещать Л.А. Жуковского».

ИЗ ДНЕВНИКА: 12 февраля 1942 года

«Умерла моя мама Александра Яковлевна Боброва. Зенитчики с крепости помогли с машиной и выкопали могилу на Серафимовском кладбище, работа с мерзлым грунтом была очень трудной. Из досок, валявшихся на чердаке собора и от грузовой шахты колокольни, сколотили гроб. Когда мы опускали гроб, какая-то женщина упала перед нами на колени и умоляла подхоронить ее десятилетнего сына в маминой могиле.

На кладбище стоял грохот, поначалу я думал, рвутся снаряды. Оказалось, что подрывники рвали мерзлую землю под братские могилы и штабелями укладывали трупы во рвы. Грузовые машины беспрестанно подвозили умерших. И цепочкой, друг за другом, сгорбившись, еле переставляя ноги, люди тащили на саночках завернутые в одеяла и простыни трупы своих родных и близких. Казалось, этому потоку мертвецов не будет конца. Вечная память моей дорогой маме и погибшим ленинградцам!»

Наша бригада альпинистов-верхолазов начала разваливаться. Алоиз и Аля тяжело больны. Мы с Олей тоже с трудом таскаем ноги. Руководство ГИОПа решило маскировочные работы отложить до теплых времен: на весну и лето.

Вот что рассказала Зоя Васильевна Никитина (Сумбатова):

«Когда я принесла разрешение Люсе на выезд, он был просто счастлив. Ожил. 28 марта 1942 года я проводила Люсю и его маму на Финляндский вокзал. Он говорил, что чувствует себя отлично, полон сил, только не может сгибаться и разгибаться. На Финляндском вокзале я получила им паек на несколько дней. Для голодающих ленинградцев это было настоящее богатство. Люся протянул мне буханку хлеба. Я отказалась ее взять. Но он настаивал, говорил, что через день они будут на Большой земле: «Вам с мамой и дочкой эта буханка нужней». Уговорил меня. Взяла ту буханку черного хлеба. И до сих пор упрекаю себя в этом. Из «Ленфильма» много уезжало сотрудников. Я была вся в хлопотах: как бы и Люсю, и маму его устроить получше. Дождалась эшелона, усадила их. Было уже поздно. Я и так задержалась. Дома волнуются мама с дочерью.

Была ночь, светила луна, когда я в последний раз, поцеловав Люсю и Розалию Мартыновну, зашагала по льду через Неву домой на улицу Чайковского, неся драгоценную ношу на груди под шубкой. Я очень боялась, что у меня могут отнять этот дар. Только тот, кто пережил Ленинградскую блокаду, может представить цену этого подарка.

На следующий день на «Ленфильме» я узнала, что эшелон еще почему-то не отправили. 29 марта он все еще стоял на Финляндском вокзале, но к ночи его обещали отправить. В тот день я не смогла пойти, чтобы еще раз повидать Люсю. Больше я ничего не знаю о нем. Он написал бы мне, если бы остался жив. Он не мог не написать. Они как в воду канули…»

З.В. Никитина-Сумбатова умерла в 1995 году.

Уже значительно позднее, несколько лет спустя, ленфильмовские ребята, которые эвакуировались с Люсей, сообщили мне подробности о его смерти: Люся не выдержал и на Большой земле переел, как только выдали продукты. Тут же свалился с коликами. Мама его, Розалия Мартыновна, еще была жива. Но, увидев, что Люся умирает, легла рядом, обняла его и уже не встала. Такая маленькая, хотела как-то защитить своего ребенка, закрыть собой.