Похищение мечты - Олесь Бенюх

Он вспоминал свой недавний разговор с тележурналистом, который пригласил его в Чикаго. Пригласил - и Виктору было известно об этом потому, что был не рядовым служащим, а совладельцем газетно-телевизионного синдиката.

Разговор шел напрямую в эфир на весь северо-запад. Виктор знал, что инициативой в таких передачах владеет ведущий.

"Ну, что ж, попробую поломать эту традицию", - решил он. К любому выступлению перед американцами Картенев готовился тщательно. Однако говорил всегда без бумажки, чем завоевывал неизменно симпатии слушателей, даже враждебно настроенных.

- Сколько у вас детей? - сразу же после дежурных приветствий задал Виктор вопрос, не дожидаясь, пока хозяин передачи Джереми Дрискол перейдет в атаку.

- Четверо, - спокойно улыбаясь, сообщил американец. Два мальчика и две девочки.

- Вы их любите?

- Странный вопрос. Разумеется.

- И наверняка хотите, чтобы они были счастливы? - продолжал Картенев невозмутимо.

- Конечно, - отвечал Дрискол, не понимая, к чему клонит его оппонент и явно недовольный тем, что с самого начала передача идет не по разработанному сценарию.

- Тогда расскажите телезрителям... кстати, сколько людей, по вашим данным, смотрит сейчас эту программу?

- не менее тридцати пяти миллионов, - подумав, сказал Дрискол.

- Отлично. Скажите же им всем, что сделали лично вы, чтобы ваши собственные дети были счастливы?

Несколько секунд Дрискол обескураженно смотрел на Картенева. Сделал слабую попытку отшутиться: - Ну, в какой-то степени способствовал их появлению на свет Божий.

- Пока немного, - заметил Виктор.

- Открыл на каждого из них счета в банке. Не ахти какие большие, но все же... - протянул Дрискол.

- Над миром висит Дамоклов меч ядерной катастрофы. А вы от своих же детей хотите откупиться банковскими процентами.

- Не только! - запротестовал американец. - Мы строим могучую систему обороны...

- Господин Дрискол, вы говорите неправду тридцати пяти миллионам своих сограждан. Ваша система обороны - это новый и страшный виток гонки вооружений. Ядерная бомба выносится в космос.

- Вы делаете то же самое.

- И опять неправда. Разве не мы объявили, что первыми не применим атомное оружие? И разве не вы до сих пор отказываетесь сделать то же самое?

- Типичная красная пропаганда, - громко сказал покрасневший Дрискол.

- Что ж, давайте попробуем разобраться, где и какая тут пропаганда. Для этого я, собственно, сюда и приехал. Просмотрев ваши передачи за последний год в записи, я был поражен элементарным отсутствием объективности...

"Да, такую свирепую драку я и не припомню, - думал Виктор, перебирая в памяти подробности дальнейшего разговора. Дрискол боец опытный. И демагог отменный. И слабости наши, подлец, знает. На все наши предложения у него был один ответ: "Пропаганда". О некоторых он даже не слышал. Прикидывался.

Или мы плохо работаем.

А в общем-то не зря я съездил в Чикаго. Нет, не зря"...

Наконец "бьюик" свернул с мостовой, пересек небольшой темный двор и стал взбираться по пологому широкому въезду. На уровне пятого этажа Беатриса съехала на обширнейшую внутреннюю стоянку, которая была наполовину пуста. "В каком месте города мы находимся?" - спросил Картенев. "Где-то между Рашем и Уобушем", - неуверенно ответил Раджан. Беатриса остановилась перед какой-то темной дверью, сказала вполголоса: "Придется нам с вами, мистер Картенев, хотя бы временно называть друг друга по именам. Боюсь, что здесь не стоит афишировать, что вы русский дипломат. Для этого Клуб Изящной Словесности одно из самых неподходящих мест во всей Америке". Она надавила на едва заметный выступ справа от двери, на высоте человеческого роста. дверь бесшумно отъехала в сторону и, пропустив их, так же бесшумно вернулась на прежнее место. Они оказались в пустой полутемной комнате. Мрак едва будила слабая темно-рубиновая мигалка в центре левой стены. Беатриса подошла к ней, негромко, но очень внятно сказала: "Миссури течет вспять". Отключилась мигалка. Вспыхнул квадрат на той же стене - это распахнулись внутрь двустворчатые двери и, спустившись на несколько ступенек, Беатриса, Раджан и Виктор увидели, что находятся в большом зале. "Заметил, какие толстенные стены?" - шепнул Раджан. "Дом, наверное, очень старый", также шепотом ответил Виктор. К Беатрисе меж тем подошел пожилой мужчина. Выше среднего роста, одетый в строгий, дорогой костюм, он проговорил хриплым басом: "Мисс Парсел? Добро пожаловать! И вы, джентльмены". Он изящно поцеловал руку Беатрисы, представился: "Адмирал в отставке Райдхэрст. Дежурный член правления клуба. Прошу". И едва заметным жестом пригласил следовать за ним. Посредине зала на высокой подставке находился довольно большого размера шар. Он был составлен из множества пластин нержавеющей стали и едва заметно вращался.

В свете невидимых ламп пластины вспыхивали и гасли. "Видите четыре параллельные прорези в этом шаре? - спросил адмирал. В них опускаются входные взносы. Я должен признаться, что пригласивший вас сказал, что гостей будет двое...". "Скажите ему, что нас было трое, адмирал", спокойно прервала его Беатриса. "Слово дамы - приказ. тем более, что он это ваш отец, мистер Джерри Парсел". - Райдхэрст вновь поцеловал руку мисс Парсел. Оглянулся на ее спутников, сказал веско: "Девиз нашего клуба: "Ничему не удивляюсь. Обо всем молчу". И, словно кто-то ему возражал, добавил: "Да, именно так".

В разных концах зала стояло дюжины полторы кресел, несколько журнальных столиков, два бара на колесиках. В правом дальнем углу покоился большой бильярдный стол. И - ни души.

Лишь в одном из кресел тихо спал лысый, полный, коротконогий мужчина с пшеничными висячими усами. "Одна из достопримечательностей клуба - "вечно спящий Уолли", - Райдхэрст кивнул, улыбаясь, на лысого. - Приезжает, обедает, выпивает полбутылки коньяка, спит, точно в два часа утра отправляется домой. И так изо дня в день, из года в год".

Следующий зал был чуть меньше первого. В нем свободно и удобно разместилось пять столов, покрытых зеленым сукном для игры в рулетку и карты. Здесь было довольно много народа.

На трех столах играли в рулетку, на одном - в карты. Впрочем, было нешумно. Слышались лишь голоса крупье да кое-кого из публики. Те, кто делал ставки, были немногословны. "Мини Лас-Вегас", - отметил Раджан. Адмирал бросил на него строгий взгляд и приложил палец к губам: "Тссс... Девиз клуба священен". "Все это в высшей степени многообещающе, но при чем тут изящная словесность?" - поинтересовалась Беатриса. Улыбка Райдхэрста словно говорила: "Терпение, господа". Из игорного зала было несколько выходов. Следуя за адмиралом, они вышли через самый незаметный - в правой стене. Миновав довольно длинный коридор, оказались в небольшом амфитеатре. Ряды широких кресел бежали пологой дугой. В полутьме нескоро отыскали свободные места. При слабом прикосновении кресла легко раздвигались, заставляли полулежать. Вдруг яркий прожектор осветил высокую сцену. теперь можно было разглядеть, что зрителей в зале находилось человек тридцать. "Здесь мы проводим главный ежегодный конкурс на лучшее художественное чтение. Шесть дней в неделю проходит предварительный отбор. К нему допускаются приятельницы членов клуба. Читать разрешается лишь соне- ты Шекспира и рубаи Хайяма". "Если это конкурс, то должен быть и приз?" - спросил Картенев. "Много призов, - подтвердил Райдхэрст. - Высший приз - большая сумма денег и полностью оплаченное шестинедельное кругосветное путешествие". "Большая сумма?" - заинтересовался Раджан. "Большая, заверил его адмирал. Помолчав, добавил: - По любым стандартам". Прозвучал мелодичный перезвон, объявляя о начале выступления очередной соискательницы. На сцену выбежала совершенно нагая девушка.

Кто-то сидевший впереди Картенева вполголоса сказал: - А ля Мерилин Монро в юности. только "колокольчики" что-то слишком малы.

- Японская грудь, - возразил его сосед слева. - Сейчас это модно. Весьма модно.

- Уильям Шекспир, - объявила девушка приятным низким голосом. - Сонет пятьдесят шестой.

Проснись, любовь! Твое ли острие Тупей, чем жало голода и жажды?

Как ни обильны яства и питье, Нельзя навек насытиться однажды.

Так и любовь. Ее голодный взгляд Сегодня утомлен до утомленья, А завтра снова ты огнем объят, Рожденным для горенья, а не тленья.

Чтобы любовь была нам дорога, Пусть океаном будет час разлуки, Пусть двое, выходя на берега, Один к другому простирают руки.

Пусть зимней стужей будет этот час, Чтобы весна теплей пригрела нас!

(Перевод С.Маршака) Раздались негромкие, но внушительные аплодисменты. девушка выпрямилась, делала неумела книксен, застенчиво улыбалась.

Вновь прозвучал перезвон. Теперь выступали две брюнетки.

Тоже нагие, они исполняли пантомиму "Пастушка и пастушок".

невинные ухаживания постепенно переходили в томный флирт.

Апофеоз пантомимы, который совершался при свете багровых лучей, являл собой имитацию полового акта. "Эти "колокольчики" весьма в моем вкусе", удовлетворенно вздохнул сидевший впереди Картенева и сделал какую-то пометку в раскрытой на коленях программе. теперь "пастушка" опустилась на колени и обняла за ноги "пастушка". Высоким, чистым голосом "он" объявил: "Омар Хайям. рубаи пятьдесят девять". И, нараспев, произнес: От стрел, что мечет смерть, нам не найти щита: И с нищим и с царем она равно крута.