Бой тигров в долине. Том 2 - Александра Маринина

– Нет, я на метро.

– Тогда позвольте, я вас отвезу. – Виталий решительно подхватил ее под руку. – Ну вы сами посмотрите, что творится на улице! А если вы упадете? А если, не дай бог, что-нибудь сломаете? Нет-нет, ничего не хочу слушать, я вас при такой гололедице одну не отпущу.

Она собралась было отказаться жестко и решительно, перспектива ехать с этим адвокатом ее не прельщала, но, совершенно неожиданно для самой себя, обнаружила, что послушно садится в его машину.

– Куда вас везти? – спросил он.

Рыженко назвала адрес. Некоторое время они ехали молча, потом тишину нарушил голос Киргана:

– Надежда Игоревна, помните, я вам сказал, что настоящая любовь способна на многое, а вы удивились, что мне об этом известно.

– Помню, – равнодушно ответила она.

– А почему вы так сказали? Почему вы считаете, что я ничего не знаю о настоящей любви? У меня что, на лбу это написано? Или вы собираете сплетни о моей личной жизни?

Она молчала, отвечать на вопрос ей не хотелось. Ярко, словно все произошло только вчера, вспомнилась вся история с уголовным делом по обвинению группы скинхедов в убийстве девочки с ярко выраженным кавказским типом внешности. Надежда Игоревна была тогда в плохом состоянии, она никак не могла оправиться после похорон мужа. В деле был протокол допроса одного из свидетелей, допрос провел оперативник, а письменное поручение следователя в деле отсутствовало: то ли забыли составить документ, то ли забыли подшить, но в любом случае эти показания были получены с нарушениями и не могли на суде считаться источником доказательств. И самое обидное, что допросить этого свидетеля в суде не представлялось возможным: он уехал в Латинскую Америку работать по контракту на три года. Кроме того, поскольку дело было групповым, его вели несколько следователей, и когда к делу подключили еще одного следователя, то забыли вынести постановление о включении его в следственную бригаду. И все доказательства, собранные этим следователем, в суде были признаны недействительными. Чисто бюрократические ошибки позволили адвокату Киргану добиться оправдания своего подзащитного. А ведь он знал о том, что у нее, у Надежды Игоревны Рыженко, погиб муж. Но ни с чем не посчитался, использовал ее слабость, ее горе в своих целях, чтобы заработать деньги, которые ему щедро отвалили родители оправданного. Рыженко точно знала, что люди они более чем состоятельные. Неужели Кирган сам не понимает этого? Похоже, что не понимает, иначе не задавал бы такой неуместный вопрос. Ну что ж, каков вопрос – таков и ответ. Ты хотел правду, господин адвокат? Получи.

– Потому что вы не понимали, как мне было больно и тяжело, – злым ледяным голосом произнесла она. – Я потеряла любимого мужа, я была сама не своя, ничего не соображала, конечно, я напортачила и накосячила в деле, а вы этим беспардонно воспользовались, хотя вина вашего подзащитного была очевидна и сомнений у стороны обвинения не вызывала.

– Простите меня, – тихо проговорил он. – Я очень виноват. И перед вами, и перед всеми. И перед самим собой тоже.

Она не собиралась спрашивать, что он имеет в виду. Но почему-то спросила.

– Я действительно не понимал вашего состояния и не мог вам по-настоящему сочувствовать, потому что сам до определенного момента не знал горя. Ударов судьбы не знал. Как-то она меня берегла, охраняла, что ли, а может, я просто такой вот везунчик. Даже мой отец отмечал, что меня судьба щадит. Потом настал момент – и я понял, что натворил. Но было уже поздно.

– Почему? Почему поздно? – спросила Надежда Игоревна, хотя ничего такого спрашивать не собиралась. Слова словно сами слетали с ее языка.

– Вам действительно интересно?

Они стояли на светофоре, и адвокат повернулся к ней, тревожно заглядывая в глаза. Или ей показалось, что тревожно? С чего бы этому безжалостному монстру тревожиться? Наверное, это не тревога, а собранность хитреца и интригана перед очередным ложным выпадом.

– Я бы послушала, все равно ведь едем, – ответила она как можно более равнодушно.

Поток машин двинулся на зеленый сигнал, их подрезал какой-то массивный внедорожник, Кирган еле успел вывернуть руль и сквозь зубы что-то пробормотал. Рыженко показалось, что это были злобные и нецензурные слова.

– Что, передумали рассказывать? – поддела она Киргана, выждав, когда маневр останется позади.

– Ну, если вы настаиваете… Видите ли, Надежда Игоревна, в той истории со скинхедами я тоже пострадал. Как ни дико это звучит. Много лет назад у меня был роман, я тогда работал в юридической консультации и уже был женат. Роман с девушкой из армянской семьи. Она забеременела, я дал ей денег, чтобы сделала аборт в надежной клинике, с хорошим наркозом, ну, вы сами понимаете…

Рыженко кивнула, рассеянно глядя на дорогу. История давнего романтического приключения не казалась ей интересной.

– Больше я эту девушку не видел. Сначала она взяла больничный, потом и вовсе уволилась. Она никогда больше мне не звонила. Прошло время, и я о ней забыл. А когда после вынесения приговора вышел из здания суда, она подошла ко мне. Черная, страшная, исхудавшая, одни глаза остались. Я ее с трудом узнал.

Он снова замолчал. Рыженко подождала немного, потом не выдержала:

– И что? Что она вам сказала?

– Что девочка, убитая скинхедами, – ее дочь. И моя, соответственно. Она тогда не сделала аборт, решила рожать. И получилось, что я своими стараниями, замешанными на ваших вполне объяснимых и простительных ошибках, выпустил на свободу убийцу собственной дочери.

Слова давались ему с трудом, он говорил все тише и медленнее. Впрочем, подумала Надежда Игоревна, может, это вовсе и не от переживаний, а исключительно оттого, что дорожная обстановка из-за усиливающегося снега и темноты становится более напряженной и требует от водителя полной концентрации внимания.

– Но это… – проговорила она, – как-то сомнительно. Вы сказали, девушка была из армянской семьи, значит, фамилия ее была точно не Иванова. Ладно, я знаю, что мужчины легко забывают о своих романах, но вы же не могли не отреагировать на фамилию потерпевшей. Вы что же, и фамилию своей любовницы забыли?

– У девочки была другая фамилия. Гаянэ вышла замуж, и ее муж удочерил моего ребенка.

Теперь Рыженко вспомнила, что потерпевшим по делу был признан отец четырнадцатилетней Лауры, значит, он и присутствовал на заседаниях суда.

– А мать девочки? Она в суд не приходила? Что же, на протяжении всего процесса вы ее ни разу не видели? – недоверчиво спросила она.

– В том-то и дело, – вздохнул Кирган. – В судебном заседании выступал муж Гаянэ, он ведь считался отцом Лауры. Для Гаянэ было нестерпимо находиться в одном помещении с убийцами дочери, видеть их, слушать их показания. Она не могла этого вынести. Оказалось, она приезжала вместе с мужем каждый день и ждала его в машине, пока шло заседание. После приговора муж вышел из зала сразу же, и к тому моменту, когда я появился на улице, Гаянэ уже все знала. Не стану пересказывать вам, что я от нее услышал. Сами можете догадаться.

Он опять замолчал.

– И что было потом? – тихо спросила Надежда Игоревна.

– Я запил. Здорово запил. В голове все время крутилась мысль о том, что судьба меня догнала и наказала, я добился оправдания убийцы своего ребенка, о существовании которого и не подозревал. Это казалось мне закономерным итогом моей профессиональной деятельности. И я перестал работать.

– Даже так?

– Да, вот так. Перестал брать серьезные дела, занимался только консультированием, а большую часть времени проводил дома или на даче в обществе бутылки. Разочаровался в профессии, не знал, что будет дальше, жил на те деньги, которые остались от предыдущих накоплений, и не хотел думать о том, на что буду жить потом и с каких доходов буду платить алименты.

– Алименты? – удивилась она. – Вы в разводе?

– Жена не простила меня, когда узнала о моем романе и о внебрачном ребенке. И с сыном видеться не дает. А я его очень люблю и очень по нему скучаю.

– Большой сын? – с неожиданно искренним интересом спросила Рыженко.

– Двенадцать лет.

Она вспомнила свою Ленку в этом возрасте. И вспомнила их с мужем азартное стремление видеть дочку и проводить с ней как можно больше времени каждый день, потому что она менялась стремительно и непредсказуемо, еще вчера это была одна девочка, а сегодня уже совершенно другая, которая что-то услышала, увидела, прочитала и поняла, сделала свои выводы, и теперь ей не интересно то, о чем она так увлеченно еще накануне могла говорить часами, теперь для нее важно совсем-совсем другое… Вспомнила, как однажды, когда муж заехал за ней после работы и они, возвращаясь домой, давились от хохота, заключая пари: какое увлечение овладеет их ненаглядным чадом сегодня? Муж говорил, что оперская интуиция подсказывает ему: если вчера предметом ее постоянного и горячего интереса были герои сериала «Соколовы», то сегодня наверняка будет знаменитый рок-певец, который приехал в Россию на гастроли. А на чем настаивала Надежда Игоревна? Она не могла вспомнить. Вот странно: слова мужа помнит совершенно точно, даже видит его лицо, слышит его голос, а то, что говорила сама, забыла. Но зато хорошо помнила, что именно было тогда ставкой в этом пари. И еще помнила, что выиграла, поэтому ночью, разомкнув объятия, они вышли на кухню пить чай. Муж предпочитал сразу засыпать, а ей обычно не спалось и хотелось еще посидеть-поговорить. Она тогда выиграла, и все было так, как ей нравится.