Дикая война - Ерофей Трофимов

Точнее, в новом теле. Или старом? Да хрен с ним, главное, живой. Надёюсь, мозги он мне не горстями обратно в голову собирал. С них станется. Коновалы».

Аккуратно повернув голову туда, где, по всем воспоминаниям, должна находиться комната, он сделал ещё одну попытку открыть глаза. Почти получилось. Почти, потому что открылся только правый глаз. Да и то не совсем. Левый почему-то был прикрыт.

«Вот только окриветь мне и не хватало, — мелькнула паническая мысль. — Хотя так целиться удобнее. Я так думаю. А раз думаю, значит, где-то даже существую. Блин, куда меня несёт? Что вообще произошло? Так, стоп, Мишка. Как там у китайцев было про муди? Ибо имуди, да дао муди. Вот и не спеши. Хотя совсем не уверен, что они и вправду так говорят. Да хрен с ним. Вспоминай, чего было.

Так. По следу мы до деревни дошли. Деревню блокировали и начали зачистку. Казаки молодцы. Мужиков положили всех, а вот баб с детишками не тронули. Если только по рожице кому из баб дали, чтоб под ногами не путались. Ну да бой дело такое. Зато живы. Потом отходили. Сигнал эти твари подать успели и нас начали догонять. Я в прикрытии остался. Отбились. Начали сами отходить. Нас прикрыли. Я на холм вылез и за кустами встал. Всё. Дальше темнота.

Выходит, если я сейчас дома, то казаки бандитам в очередной раз по зубам дали и меня с собой прихватили. Ну, спасибо им. Теперь осталось понять, что со мной. Твою мать, как же башка болит! И пить хочется. Воды», — последнее слово он попытался произнести вслух.

В губы тут же ткнулась глиняная кружка с водой. Торопясь и захлёбываясь, Мишка буквально впитал живительную влагу, и всем своим существом почувствовал, что оживает.

— Ещё, — нашёл в себе силы прохрипеть он.

Всё повторилось. Отдышавшись, парень осторожно вернул голову в первоначальное положение и снова принялся открывать глаза. Правый открылся гораздо легче, но всё так же, наполовину. На левом веко дёргалось, но картинка не появлялась. Кое-как проморгавшись, Мишка сосредоточил взгляд на фигурах, стоящих рядом с лежанкой, и, рассмотрев знакомые лица, нашёл в себе силы чуть усмехнуться.

— Мне кажется, или так уже было? — спросил он, переведя взгляд на врача.

— Было. И вы снова шутите, — весело кивнул тот. — Признаться, меня это радует, молодой человек. В вашем случае это верный признак, что вы идёте на поправку.

— Мама Глаша, хватит плакать. Не покойник я. И даже не призрак. Лучше молочка налей, — решил озадачить тётку парень, зная её деятельную натуру.

Охнув, Глафира вихрем унеслась куда-то за печку и принялась греметь посудой, попутно ругая себя на все лады. Спустя три минуты такой суеты она стояла рядом с лежанкой, держа в одной руке кружку с молоком, а во второй — изрядный кус свежего хлеба. Попробовав сменить позу, Мишка не сдержал страдальческого стона. В голове словно граната взорвалась. Отдышавшись, он покосился на замершего на табурете доктора и, вздохнув, тихо сказал:

— Прости, мама Глаша, сам пока не могу.

— Сейчас, Мишенька, сейчас, — засуетилась тётка, осторожно присаживаясь на край лежанки и отрывая от краюхи небольшой кусочек.

— Доктор, давно я тут валяюсь? — прожевав, спросил Мишка.

— Третий день. Признаться, вам неимоверно повезло. Видел я то орудие, из которого в вас стреляли. Это не ружьё, это, прости господи, ручная мортира. Пуля ударила вас по голове вскользь. От наружного края левой брови по лбу к краю волос справа. Шрам изрядный будет. А пока левый глаз у вас заплыл, впрочем, правый тоже.

— Я заметил, что толком не открываются. А сам левый глаз цел? — быстро уточнил Мишка.

— Внешне всё в порядке. О качестве зрения судить пока рано, — пожал врач плечами. — Да уж не думал, что увижу когда-нибудь человека такой везучести.

— А как я дома-то оказался? — помолчав, уточнил Мишка.

— Вас казаки привезли. И меня тоже, — добавил врач, скривившись.

— Что-то не так? — насторожился парень.

— Ну, если не вспоминать, что меня попросту перекинули через седло, словно барана, и привезли сюда, даже не сообщив, что произошло… — доктор снова скривился. — Хорошо хоть саквояж мой не забыли прихватить.

— Сколько мы вам должны, доктор? — Мишка решил сменить тему на более для него приятную.

— Уже всё оплачено, — отмахнулся врач. — Должен признать, что казаки не поскупились. В общем, поправляйтесь и ни о чём не беспокойтесь. Как себя чувствуете?

— Голова болит так, словно уже на части развалилась, — признался парень.

— Ну, это нормально при таком ранении. Было бы гораздо хуже, если бы уже ничего не болело, — усмехнулся доктор.

— Угу. Если вам за пятьдесят, вы проснулись утром и у вас ничего не болит, проверьте, а живы ли вообще, — ляпнул Мишка раньше, чем успел сообразить, что именно собирается сказать.

— Браво! — расхохотался доктор. — Вот такого я ещё не слышал. Должен признать, в моём деле это можно признать как руководство к действию.

— Пользуйтесь на здоровье, — усмехнулся в ответ Мишка.

— Ну что ж. Главное у нас получилось. Вы очнулись и даже начали шутить. Теперь всё от вас зависит. А я могу только помочь. До завтра, молодой человек, — с улыбкой попрощался врач и, поднявшись, направился к двери.

— Хочешь чего, сыночек? — устало спросила Глафира, когда за ним дверь закрылась.

— Ты мне просто молока налей и рядом на табурет поставь. А сама отдыхать иди. Вижу ведь, ночами не спала, — вздохнул Мишка, стараясь придать своему голосу теплоты.

— Да как же это, Мишенька?! — вскинулась тётка. — Как же я отдыхать стану?

— Просто. Ляжешь и поспишь. Всё равно я отсюда никуда не денусь. Да и мне отдохнуть не помешает. Да уж, повезло.

— Не гневи Бога, сынок. На волосок с костлявой разминулся.

— На то и война, мама Глаша.

— А что тебе до той войны? — вдруг последовал вопрос. — Ты не солдат, не полицейский. Крестьянин. Ну, охотник хороший. И всё. И чего тебе до той войны? Чего полез? — возмутилась Глафира, явно начиная заводиться.

— Мама Глаша. Ты просто вспомни, что с твоей сестрой, матерью моей, случилось, — тихо ответил Мишка, пытаясь посмотреть ей в глаза одним глазом. — Думаешь, такое забыть или простить можно? Нет, мама Глаша. Я эту сволочь давить буду везде, где только найду. Говорят, раньше предки наши за своих убитых виру кровью брали. Это потом уже попы про всякое прощение да вторую щёку рассказывать стали. Ну да это пусть они сами прощают. А я не смогу. Да и не хочу. Не хочу родную кровь забывать.

— Ты мужик. Тебе решать, сынок, — вздохнула Глафира после долгого молчания.

— Иди