Блудницы и диктаторы Габриеля Гарсия Маркеса. Неофициальная биография писателя - Сергей Марков

Болезнь была тяжёлой. Но за полтора месяца родители выходили сына. Отец лечил его в основном гомеопатическими средствами, в которые прежде сам Габо не верил. Друзья из Картахены присылали увесистые посылки с книгами — классикой и новинками, в частности романами Уильяма Фолкнера, под могучее величавое обаяние творчества коего юный хворающий Маркес, безусловно, попал.

Из беседы Плинио Апулейо Мендосы с Габриелем Гарсия Маркесом (апрель 1982 года):

«— …Ты, Габриель, часто вспоминаешь „Царя Эдипа“ Софокла. Почему?

— „Царя Эдипа“, „Дневник во времена чумы“ Даниэля Дефо, „Первое путешествие вокруг земного шара“ Пигафетты, „Тарзана из страны обезьян“ Берроуза… А ещё я постоянно перечитываю Конрада, Сент-Экзюпери… Ведь перечитываешь только то, что тебе по душе. Что мне нравится в Сент-Экзюпери и Конраде? Единственное, что их объединяет, — это манера схватывать самую суть и говорить обо всём так спокойно, что реальная жизнь видится поэтичной даже в тех случаях, когда речь идёт о самых обыденных вещах.

— А Толстой?

— От него у меня ничего нет. Но я всегда полагал и сейчас полагаю, что лучший роман — это „Война и мир“.

— Ни один критик не обнаружил в твоих произведениях влияния упомянутых писателей, но постоянно видят в твоих книгах тень Фолкнера.

— Вообще-то я всегда старался ни на кого не походить. Я стремился не подражать, а наоборот, всячески избегать схожести с авторами, которые мне нравились. Что же касается Фолкнера, то настойчивость критиков и меня самого почти убедила. Да, я считаю Фолкнера одним из самых великих новеллистов всех времён и народов. Но критики устанавливают степень влияния таким образом, что я никак не могу их понять. В случае с Фолкнером аналогии скорее географические, чем литературные. Я убедился в этом, путешествуя по югу Соединённых Штатов спустя много лет после того, как я сочинил мои первые рассказы. Пыльные, раскалённые от зноя посёлки, отчаявшиеся люди, — всё было так похоже на то, что я описывал в рассказах и первом ученическом романе. Возможно, это совпадение не случайно, ведь Аракатака — селение, где я провёл детство, — была в большей степени отстроена североамериканской компанией „Юнайтед Фрут“.

— А я вижу и более глубокие аналогии. Мне думается, существует прямо-таки родственная связь между полковником Сарторисом Фолкнера и твоим полковником Аурелиано Буэндиа, между Макондо и графством Йокнапатауфа. У тебя есть женщины с железным характером героинь Фолкнера. Попадаются и некоторые стилевые особенности, присущие только ему… Ты не становишься отцеубийцей, отрицая определённое, вполне конкретное влияние на тебя Фолкнера?

— Я говорил тебе и повторяю: я ставил перед собой задачу не имитировать великого Фолкнера, а его разрушить».

«Разрушать» Фолкнера Маркес начал тогда, во время болезни, лёжа в гамаке, подвешенном между двумя манговыми деревьями на берегу речушки Мохана, Сначала — может быть, и болезнь тому виной, — всецело попав в полон американца, о чём свидетельствуют черновики несостоявшегося, колоссального опуса «Дом».

«Палая листва», отжатая из разрозненных материалов «Дома» (поначалу Маркес назвал эту свою первую повесть «Скошенное сено»), — программное произведение. «Скошенное сено» представляло собой также нечто невразумительное, расплывчатое. Но в повести заявлено практически всё, что потом писатель будет развивать, прорабатывать, оттачивать, шлифовать. Впервые — и уже навсегда — выкристаллизовывалась его тема. Хотя довлел мистер Уильям Фолкнер, которому основоположник североамериканского рассказа XX столетия Шервуд Андерсон в начале литературного пути дал такое напутствие: «Вы, Фолкнер, — деревенский парень. Всё, что вы знаете, — это маленький клочок земли там, в Миссисипи, откуда вы вышли. Впрочем, этого достаточно тоже».

Сочиняя первую повесть, Гарсия Маркес сделал важнейшее для себя открытие — Макондо (просто колумбийское селение, которое с течением времени благодаря гению станет целым миром). И утвердился в истинности библейского постулата, что главное для человека — память смертная. После мучительных переделок, десятков, сотен вариантов, не мелочась, он мощным мазком начал свою большую прозу: «Что до трупа Полиника, умершего жалкой смертью, то, говорят, Креонт вынес указ, чтобы никто из жителей города не хоронил его и не оплакивал, а оставили бы его без погребения, не почтив плачем, на лакомство хищным птицам, что кинутся его пожирать». Это из «Антигоны» Софокла. А первая фраза первой главы первой повести Маркеса звучит так: «Впервые в жизни я увидел мертвеца». И он уже не метался из стороны в сторону, из одной крайности в другую, и даже, похоже, не особенно сомневался в верности выбранного направления, как это бывает с большинством начинающих писателей. Как тот же Фолкнер, начинавший в двадцать с небольшим с «несвоих» романов «Солдатская награда» и «Москиты». Рано услышав свой голос, Маркес, может быть, ещё и не совсем сознательно, а как бы по негласному завещанию деда, но подчинился своему врождённому чувству пути — хотя до полной творческой самобытности и свободы было ещё, конечно, далеко.

В Сукре Маркеса очаровало одно из местных преданий — о маркизе де ла Сьерпе, неземной красоты белокурой испанке, некогда жившей в далёком поселении Ла-Сьерпе («змея» в переводе). Обладая магической силой, она объезжала свои колоссальные владения, осыпая жителей дарами и исцеляя болящих. Вечная девственница, она прожила двести с лишним лет, а в канун кончины приказала прогнать перед окнами весь свой рогатый скот, и это заняло девять дней и девять ночей. Земля, истоптанная копытами, превратилась в болото Ла-Сьерпе, в котором она утопила несметные сокровища и секрет бессмертия. Было и другое предание — о соседке семьи Маркес Марии Амалии Сампайо де Альварес, глумившейся над образованием и культурой и бахвалившейся богатством; когда она умерла, ей были устроены пышные похороны. Эти предания позже легли в основу цикла превосходных очерков, а также вдохновили Маркеса на создание гениального литературного персонажа — Великой Мамы. Тогда же в Сукре, по одной из версий, он услышал и историю одиннадцатилетней девочки, которую бабушка заставляла отдаваться мужчинам за деньги (прообраз будущей Эрендиры).

Наконец Маркес выздоровел и вернулся в Картахену. В газете «Эль Универсаль» появилась здравица в его честь того же Эктора Рохаса, который написал в начале весны почти некролог. «В отчем доме на берегу тихой речушки Мохана наш товарищ Гарсия Маркес закончил редактирование и поставил последнюю точку в рукописи романа, который скоро выйдет в свет — „Скошенное сено“. Мы имели возможность ознакомиться с отрывками ещё в процессе работы и смеем утверждать, что это — серьёзная заявка на то, чтобы вывести Колумбию на бескрайнюю дорогу всемирного литературного процесса!»