Доклад Генпрокурору - Вячеслав Денисов

– Мне говорили в МУРе, что он... барыга.

– Для вас все-таки это принципиально, да? – следователь дернул уголками губ.

– Нет, – робко заметил Иннокентий Игнатьевич. – Просто, зачем лгать?

– Так все-таки, где вы находились пять лет после отъезда из столицы?

– Я был в Новосибирске, у своей знакомой. Можете проверить: улица Танкистов, пятьдесят восемь, квартира семьдесят три. Ильюшенкова Любовь Викторовна. Мы вместе учились...

– И пять лет вы жили с ней? – удивился Кряжин тому, что после такой идиллии человек снова стал бродягой и вернулся туда, где его чуть не сожрали.

Варанов потянул носом, потом шмыгнул, и Иван Дмитриевич стал подозревать, не пытаются ли его «расшатать на соплях»?

– Она не лучше, чем я...

«Важняк» смотрел на Варанова не моргая, стараясь сохранить молчание, но все-таки не сдержался.

– Вы, Иннокентий Игнатьевич, чи́ркните где-нибудь на бумажке год своего выпуска из института. Если мне вдруг понадобится искать репетитора своему ребенку по литературе, я знаю, где его искать: вокзалы, чердаки, подвалы и бойлерные. И возьмет, как мне кажется, немного.

Кряжин встал и прошел по комнате. Поправил портрет Президента, не обошел вниманием и Ломброзо. В этом кабинете частенько случаются странные вещи, причину которых многие склонны искать в натуре Ивана Дмитриевича. В ноябре прошлого года вдруг разбилось стекло. Сначала, когда раздался звон, на втором этаже, под Кряжиным, решили, что ветер сорвал створку и разнес ее о кирпичный выступ окна. Бросить камень в окно любого из кабинетов Генеральной прокуратуры по ряду причин не удавалось еще никому, поэтому все решили, что ветер. Потом выяснилось, что окна кряжинского кабинета в пластиковых переплетах были намертво задраены, а сам Иван Дмитриевич находился на выезде. Когда же приехал, стала ясна еще более странная картина. Выбитым оказался внутренний из тройного остекления лист.

Иногда случалось, что, оставляя ручку на одном конце стола, Кряжин утром обнаруживал ее на другом. Но более всего бесновались портреты. То ли они не могли ужиться друг с другом, отчего все эти странные события и происходили, то ли рука, впервые вешавшая их на стену, была в тот момент не тверда, да только ровно в кабинете Кряжина они висеть не желали. Разворачивались, причем всякий раз в разные стороны. Иван Дмитриевич даже делал на стене карандашом риски, чтобы доказать самому себе существование потусторонних сил. Когда проблема стала навязчива, он впотай от всех пригласил к себе на Большую Дмитровку и выписал повестку одному своему знакомому астрологу. В начале восьмидесятых тот помогал в пустыне Эфиопии искать воду, а еще славился тем, что умудрялся притягивать и держать на голой груди металлическую утварь от вилки до сковородки. Причем, чем больше выпивал, тем сильнее притягивал.

Атеист по убеждению, практик по натуре, Кряжин пригласил его к себе в кабинет, и все разрешилось быстро и просто. Собственно, это еще раз уверило Кряжина в том, что физика – основа всех наук. Так вот, если что-то волочится, то оно обязательно шуршит. А шурша, оставляет следы.

– Иван Дмитриевич, я страшно извиняюсь, – сказал любитель аномального. – Но я таки не понимаю, зачем вы меня позвали. Под вами проходит старейшая ветка метро, и чем дольше она будет эксплуатироваться без ремонта, тем сильнее от этой проблемы будет кривиться первое лицо страны...

После этого визита таить подозрение советник перестал и теперь поправлял портреты уже по привычке.

– Передо мной лежит документ, Варанов. Он озаглавлен как протокол явки с повинной. В нем вы излагаете необходимость чистосердечного раскаяния в совершении убийства. Вы помните текст вашего заявления?

Варанов качнул головой и открыл было рот, но Иван Дмитриевич остановил его жестом руки.

– Иннокентий Игнатьевич, я прошу вас с этого момента отвечать только на мои вопросы, избегая рассуждений или поспешных выводов.

– Но я не...

Кряжин оказался груб, чего уже расслабившийся Иннокентий Игнатьевич совершенно не ожидал.

– Варанов, вы упомянули о том, что преподавали в университете античную литературу. Я вас спрашиваю – в чем суть повествования Тита Макция Плавта «Два Менехма»?

Кеша опешил. Он уже около восьми лет не встречал на своем пути человека, который бы знал не только полное имя Плавта, но и о том, что тот существовал.

– Что за день... – останется на пленке этот потрясенный голос. – «Два Менехма»... Боже, дайте же сосредоточиться... Все так неожиданно! Это рассказ о том, как два брата-близнеца потерялись, а потом встретились и из-за того, что никак не могли понять, что они родные братья, происходило много неожиданностей. Вот так вкратце, если угодно...

От человека, который рассуждал об античном комедиографе Плавте, разило запахом камеры, грязных носков и омерзительной смесью давно не стиранного белья, засохшего пота и отчаяния. Двое суток в камере для придания человеку такого амбре вполне достаточно. Это тот редкий случай, когда подозреваемый не насыщает воздух ароматом дорогого лосьона после бритья или одеколона, которого не сыщешь на российских прилавках.

– Замечательно, это мнение одного из преподавателей. Второй скажет, что это буффонада, на основе которой создано уже множество произведений, так что их все можно с уверенностью трактовать как плагиат. Два брата странствуют по свету, встречаются и никак не догадываются, что они – родные братья. Все зависит от того, какую линию поведения навяжет педагог. Вот видите, я тоже умею читать не только Уголовно-процессуальный кодекс. В этой же аудитории прошу считать лектором меня, Варанов, а потому моя версия Плавта такова: это рассказ о том, Иннокентий Игнатьевич, насколько тупы иногда оказываются люди, когда, настаивая на своем, стараются опередить время. Не торопитесь и помните, что все приходит вовремя к тому, кто умеет ждать. Сказав сейчас слово, может статься так, что потом вы будете об этом горько сожалеть. А потому: я задаю вопросы – вы отвечаете на них. Не более того.

Варанов растерялся окончательно. По крайней мере, таким он казался. Нервно моргающие веки, отстраненный взгляд, неуверенная поза на стуле и сигарета, тлеющая между пальцев.

– Стряхните пепел, Иннокентий Игнатьевич. Мне часто приходится выезжать, и потому уборщица не всегда успевает убирать мой кабинет. Вопрос первый: как называлась машина, в которой, как вы пишете, находился водитель?

– Да не убивал я!.. – взмолился Варанов.

Кряжин прикурил и начал сначала. Прослушивания записи допроса в необычном формате он не стеснялся, в любом ведомстве есть люди, которым прощается многое. Кряжин относился именно к этим людям. Тем паче, что он не собирался предъявлять эту запись в суд. В суде появится другая, та, что будет записана после окончания расследования. На которой уже не будет слышно этих срывов с баритона на фальцет, сумбура и прочего. Зачем загружать судей лишним напряжением мозгов при расшифровке подобных «черных ящиков» – «самописцев», если они и без того способны развалить любое дело?

– Ладно, Иннокентий Игнатьевич, я делаю сноску на ваше волнение. Однако не удержусь от повторения: в данный момент не устанавливается ваша вина в чем-либо. Это ясно? Сейчас мною устанавливается причина и схема написания документа, что предоставлен мне из компетентных органов. Итак, как называлась машина, в которую вы, как значится в явке с повинной, сели?

– Матерь божия... – пробормотал Варанов. – Джип – написано. «Лэнд Круизер». Серый, написано...

– Номер?

Варанов, помня о предостережении, на этот раз возмущаться не стал. Иван Дмитриевич рассматривал шевелящиеся в натуге брови подозреваемого и склонялся к тому, что номер Варанов не помнил по одной простой причине. Он его не знал.

Пока Варанов мучился от необходимости молчать и изо всех сил делать вид, что молчание не напыщенное, а вызвано объективными причинами, Кряжин вынул из ящика стола плотный целлофановый пакет. В нем находилось орудие труда, на языке юристов именуемое орудием преступления. Стальной длинный стержень с насечкой на округлом корпусе, похожий на авторучку.

– Что это, Иннокентий Игнатьевич?

– Это пистолет.

– Еще одна попытка, – разрешил следователь. – И снова делаю сноску на ваше волнение. Как пистолет выглядит, знаем и я, и вы, потому как тысячи раз видели его в кино. Этот же предмет, ничем не напоминающий упомянутое оружие, вы назвали пистолетом. В связи с чем?

Варанов не выдержал:

– В МУРе мне сказали, что из него убили барыгу! Что за дурацкие вопросы вы мне задаете? Пытаетесь установить, насколько я лгал там? А почему уверены, что я не лгу сейчас? Даже если я знаю, как из этого приспособления стреляют, это не доказательство того, что стрелял я! И, представьте, я знаю! Сборке-разборке этого вида огнестрельного оружия меня научили в МУРе! Чуть ли не зачет приняли! И номер машины заставили запомнить: А234БН!