Проклят и прощен - Эльза Вернер

Раймонд, не прерывая, слушал его со своим обычным равнодушным видом и, когда речь была окончена, спросил:

— Пауль, ты, наверно, влюблен?

При этом неожиданном вопросе юноша покраснел до корней волос. Он хотел пока сохранить в тайне свою любовь, но его гордость возмутилась от полусострадательного, полуиронического тона вопроса, и он, недолго думая, ответил:

— Нет, я люблю!

— Почему ты так подчеркиваешь разницу между этими двумя словами?

— А ты разве полагаешь, что такой разницы не существует?

— Разумеется, она существует, но я сомневаюсь, чтобы ты мог почувствовать ее в кругу своих итальянских друзей.

Молодой человек отлично понял заключавшийся в этих словах намек и упрек, но ответил с полной откровенностью:

— Тогда я еще не знал, что такое любовь, иначе она предохранила бы меня от беспутной жизни. Это случилось лишь в последние дни моего пребывания в Венеции, когда я увидел «ее».

Он остановился, в первый раз заметив слабый проблеск интереса в лице Раймонда, вопросительно смотревшего на него. В его темных, обычно как будто подернутых какой-то дымкой глазах что-то мелькнуло, вспыхнул какой-то яркий, беглый огонек, пока Раймонд повторял:

— В Венеции? Значит, это было там?

— Ты, вероятно, знаешь этот город?

— Знаю ли я этот город? О, да!

Слова прозвучали мечтательно, как бы отражая воспоминание, и это помогло молодому человеку победить ту робость, которая всегда мешала ему проявить какое-либо чувство в присутствии барона.

— Я никогда не забуду Венецию, — продолжал он страстным тоном, — потому что там взошла звезда моей жизни!

— Звезды закатываются, — ледяным тоном произнес Раймонд, — не доверяй им, Пауль! Они обманывают человека своим многообещающим светом, а затем оставляют его одного в темноте.

Пауль был поражен. Его удивила не столько перемена тона, сколько выражение: «Звезды закатываются». Те же самые слова он слышал тогда на море из других уст и с тем же суровым, строгим выражением. Разумеется, это была простая случайность, никто не был свидетелем их разговора, но молодому человеку показалось, что это совпадение предвещает беду.

Раймонд иначе объяснил себе молчание племянника, очевидно, подумав, что обидел его своими словами, и произнес более мягким тоном:

— У тебя, разумеется, совсем другие взгляды на влюбленность и на любовь, и я не хочу преждевременно разрушать твои иллюзии. Самообман — то же счастье, и есть люди, которые всю жизнь не пробуждаются от него... Итак, ты любишь и, вероятно, пользуешься взаимностью?

Пауль, опустив глаза, тихо ответил:

— Не знаю... не знаю даже, могу ли надеяться: я ведь еще не объяснился с нею. Ты понимаешь, Раймонд, что я пока еще ничего не могу предложить любимой женщине, я должен раньше знать, как ты устроишь мою будущность.

Барон проницательно посмотрел на молодого человека, который никогда с такой болью не чувствовал своей зависимости, как в эту минуту.

— Так вот откуда происходит твоя внезапная любовь к сельской жизни! — сказал он. — Я так и думал. Но тебе не придется жаловаться на меня, Пауль, если только твой выбор будет разумным, достойным Верденфельса.

— У тебя не будет ни малейшего повода не одобрить его, — пылко воскликнул Пауль. — Ты не можешь ничего иметь против внешних условий этого брака, что же касается личности моей избранницы...

— Ну, разумеется, она — идеал, — перебил его Раймонд. — Любимая женщина всегда кажется идеалом, пока в ней не разочаруешься. Как бы то ни было, я не хочу становиться на пути твоего воображаемого счастья, и ты прав: пока находишься в таком унизительно-зависимом положении, нельзя думать о предложении. Поэтому я освобожу тебя от этой зависимости. Будущей весной кончается срок аренды Бухдорфа. Ты можешь поселиться в этом имении, чтобы убедиться, действительно ли ты создан для деревенской жизни; если это так, то я отдам Бухдорф в полное твое владение. Доходы, получаемые с него, довольно значительны, и тогда, как владелец Бухдорфа, ты можешь смело делать предложение.

Пауль думал, что ослышался. Он еще не знал Бухдорфа, но уже достаточно ознакомился с верденфельскими владениями, чтобы понять, — каким ценным приобретением является Бухдорф. И этот княжеский подарок был предложен так просто, как будто даривший не придавал ему никакого значения.

— Ты хочешь уступить мне Бухдорф? — с радостным изумлением переспросил он. — Это будет моя собственность? О, Раймонд, как мне...

— Только, пожалуйста, без благодарностей, — перебил его Верденфельс. — Ты знаешь, я этого не люблю. Ты — мой наследник и получаешь только часть своего будущего наследства. Тебе нет никакой необходимости ожидать моей смерти. Значит, с этим покончено!

Молодой человек слишком хорошо знал своего дядю, чтобы понять, что слова теперь излишни. Ему показалось, что вместе с выражениями благодарности, которым не дали с сердечной искренностью сорваться с его губ, у него исчезло и всякое чувство благодарности. Он видел, что дядя тяготился им и, щедро наградив, тотчас же равнодушно отворачивался от него. Пауль был глубоко оскорблен тем, что Раймонд даже не спросил имени его избранницы, не поинтересовался узнать, итальянка она или немка, а удовольствовался заявлением племянника, что выбор подходящий. Этим исчерпывался весь его интерес к делу, которое он. с данной минуты счел поконченным.

— Ты был так добр, позвав к себе Арнольда, — прервал наконец Пауль наступившее молчание. — Он ждет в передней.

— Ах, да, — сказал барон, по-видимому, только сейчас вспомнивший об этом. — Пусть он войдет.

Пауль открыл дверь в соседнюю комнату, где находился камердинер Раймонда, и попросил его позвать Арнольда.

Старик не замедлил войти и, с безграничным сознанием собственного достоинства, а также с огромным любопытством приблизившись к барону Раймонду, отвесил ему, как «главе семьи», глубочайший поклон.

Взгляд барона быстро и безучастно скользнул по старому слуге. Даже оригинальный способ письменного знакомства с ним, придуманный стариком, не возбуждал в бароне ни малейшего к нему интереса. Очевидно, он согласился принять Арнольда только из любезности к Паулю.

— Господин фон Верденфельс говорил мне о вас, как о старом и верном слуге его родителей, — начал он. — Я рад, что вы продолжаете и ему служить так же верно.

Эти слова были вполне разумны, и человек, так спокойно и важно сидевший в своем кресле, вовсе не походил на ненормального. Арнольд соблаговолил остаться довольным оказанным ему приемом и с чувством собственного достоинства ответил:

— Я по мере сил старался исполнить долг, завещанный мне покойной госпожой баронессой, когда она на своем смертном одре поручила мне заботиться о молодом бароне.