Золотая пряжа - Корнелия Функе

Но в скалистых горах Лисица была лучшим проводником, чем Бастард. Ближе к вечеру третьего дня она объявила, что след, по которому они идут, оставлен не больше пары часов назад.

Почти все время они молчали. Иногда пререкались из-за пустяков, чтобы ненароком не помянуть главного. Это внезапное отчуждение угнетало Джекоба, так что он почти перестал следить за дорогой и, конечно, не заметил пахну́вшего в лицо теплого ветерка.

Его спутница спешилась, когда ее лошадь споткнулась о камень. Ни о чем не подозревая, Лиска повернулась спиной к нарисовавшемуся между деревьями прозрачному силуэту. Семнадцатый кутался в серый, под цвет скал, плащ, а его зеркальное лицо отражало дрожание листвы под ветром, пока не обрело черты, знакомые Джекобу по их последней встрече.

Бесшабашный закричал, но было поздно. Семнадцатый уже схватил Лиску за плечо. Его губы четко сформировали слово: «Война». Семнадцатый прижал ладони к лицу Лиски, а когда отнял, вместо лица мерцала серебряная маска.

Джекоб, пошатываясь, пошел на него, вытащил пистолет и выстрелил. Что вообразило себе это чучело, в конце концов? Что Игрок сделал его неуязвимым к действию человеческого оружия? Но пуля вошла в тело Семнадцатого, как в расплавленный металл.

Лиска не двигалась. Джекоб тоже замер, словно парализованный. Семнадцатый отпустил ее застывшее тело и направился к Бесшабашному.

– Тебя предупреждали, не так ли? – Он прижал руки к груди Джекоба.

Дышать стало тяжело, словно в груди засел камень и кровь остановилась. Но мысль о том, что отныне он не сможет защитить Лиску, разбивала сердце Джекоба на тысячи серебряных осколков.

Скоро

Война… Игрок протер свой «третий глаз», как он называл зеркальце в медальоне. В нем мелькали изображения того, что отражалось в разбросанных по всему миру мельчайших стеклышках. Случалось, птицы и насекомые глотали их, ни о чем не подозревая, а дупляки вставляли в амулеты и украшения. Иного уговаривали поносить такое за пару монет. После переселения система стала давать сбои, однако сейчас «третий глаз» показывал Игроку именно то, что он хотел видеть: два серебряных тела на дороге, затерянной в Карпатских горах. Чудное зрелище! Будет знать, как перечить эльфу. Игрок часто прощал старшего сына Розамунды, но теперь все кончено. Баста. Он захлопнул медальон. Восемь столетий ожидания даже бессмертного сделают нетерпеливым.

Младший сын, напротив, до сих пор их не разочаровывал. Воин давно предлагал посвятить Джекоба в их планы, чтобы тот со временем выполнял поручения вроде того, что сейчас доверили младшему. Но Игрок отсоветовал категорически.

Старший сын Розамунды – бунтарь по натуре. Он не слушает ни просьб, ни приказов. Джекоба можно использовать лишь при условии, что сам он этого не замечает, – так он доставил им арбалет. Уилла же легко склонить на свою сторону. Он покладист и доверчив.

Конечно, пришлось повозиться, чтобы заставить его в первый раз пройти через зеркало. Уилл всей душой стремился туда, где так часто пропадал его возлюбленный братец, но уж очень боялся огорчить матушку. Лишь после смерти Розамунды он осмелился последовать за Джекобом, после чего оставалось надеяться только на гоилов – они единственные могли сделать его неуязвимыми для чар Феи. Игрок поставил на Уилла, которому и в самых дерзких мечтах не мерещился такой конец истории с каменной кожей. Провидец, разумеется, утверждал, что уже много веков тому назад видел нефритового гоила во внутренностях ворона. Но почему ни жертвенные кишки, ни замызганный кристалл не предупредили его тогда о проклятии Феи? Н-да…

Игрок прикрыл глаза, силясь вспомнить лицо Розамунды. Уилл похож на нее. Бедняжка так и не поняла, кто она и откуда взялась в ней эта странная тоска, преследовавшая ее всю жизнь. Быть может, она просила сына найти ответы на эти вопросы, но опоздала. Странная все-таки судьба. По крайней мере, он успел взять у нее лицо, когда она еще не успела состариться, и наделил им вот уже трех из своих созданий.

Големы. Из них Фаррбо ближе всех к совершенству. Стекло всегда было послушно Игроку, но в случае с Фаррбо оно буквально пело под его руками. Фаррбо единственный охотно принимал обличия уродцев. Горб, выбитый глаз – здесь он проявлял неистощимую фантазию. Это он убедил Игрока брать не только красивые лица. Их ведь требовались сотни и сотни, эльфы не сразу это поняли. Не меньше трех для одного голема. Остальное было несложно. В землю легко вдохнуть жизнь, такова ее природа, но стекло и серебро пробуждаются лишь через то, что составляет величайшую тайну проклятого народа: один из эльфов должен дать голему свое настоящее лицо. К этому готов далеко не каждый, особенно после того, как выяснилось, что создания ни в коей мере не защищены от проклятий. Первые из них жили по ту сторону зеркала не больше нескольких дней, но потом счет пошел на недели. Шестнадцатая и Семнадцатый носили эльфийские лица под двумя сотнями человеческих.

Но они, в конце концов, посланы в Зазеркалье не для отлова травяных эльфов и не для сбора любимых цветов Воина. Они охраняют оружие, призванное положить конец изгнанию, и того, кто его везет.

Люди не раз предавали и обкрадывали их. Гуисмунд, Робеспьер, Стоун, Земмельвайс… список длинный. Один только Ди работал более-менее добросовестно. Нет. Юношу должны охранять стеклянные стражи, слишком уж многое зависит от него.

Игрок подошел к статуе, которую больше трех столетий тому назад заказал одному из известнейших мастеров этого мира в память о тех, кому не удалось избежать плена. Скульптор сумел передать весь драматизм превращения. В качестве модели Игрок показал ему лицо своего друга и теперь, глядя на изваяние, каждый раз спрашивал себя: суждено ли им когда-нибудь свидеться снова? Кое-кто предлагал поделить старый мир лишь между теми, кто не дал заточить себя в стволе дерева. Воин вообще хотел уничтожить серебряные ольхи, вместо того чтобы освобождать узников. Но Игрок не находил эту идею удачной. Восемь веков изгнания не примирили между собой оставшихся на свободе две сотни эльфов. Кто знает, где приведется в будущем искать себе союзников?

Голем доложил об очередном посетителе. Кто на этот раз, Воин, Писарь? Они не дают ему покоя с тех самых пор, как узнали о новом посланнике. Не хватало только привлечь к острову внимание людей!

Игроку доводилось селиться в разных уголках Земли, но нигде ему так не нравилось, как на острове Норт-Бразер. Он питал слабость к Новому Свету, вероятно, потому, что сам до мозга костей был порождением Старого.

Некоторые из его соплеменников и здесь разъезжали в каретах. Какая чушь! Они так и не поняли, какие возможности предоставляет им эта страна.

Иногда Игроку казалось, что он единственный, кому удалось бежать, и в такие минуты его переполняла гордость.

Игры смертных

Темная Фея была достаточно наслышана о реке, что изгибалась перед ней к югу среди влажных от росы лугов. Гоилы звали ее Глубокой, потому что питалась она подземными источниками, боялись, как боялись любой большой воды. В молодости Кмен чуть не утонул в ней, несколькими милями севернее того места, где сейчас остановилась карета.

Сколько еще нужно проехать, чтобы не вспоминать этого имени?

Бледное, как луна, утреннее солнце дрожало на волнах. Фея стояла на берегу и вслушивалась в шелест течения. Сколько всего отразили эти воды? Сколько воспоминаний хранит каждая их капля – судеб, лиц, забытых всеми историй? Фея впитывала их в себя, вместе с чуть слышным журчанием, чтобы заглушить собственную боль.

Она сняла туфли, ставшие привычными за годы странствий по дорогам смертных, и вошла в реку. Ее платье сияло в лучах утреннего солнца. Прохладная вода бодрила и ласкала тело, напоминая объятия тех, что были до Кмена. «Делай как я, – шептала волна. – Беги, не останавливайся. И тогда связь порвется – быть может, ты ничего не заметишь».

Хитира распряг лошадей. Прошептал имена, которые им придумал, и отпустил на волю. Лошади потерялись в высокой траве, словно вернулись в стихию, из которой Фея когда-то вызвала их к жизни. Как тихо на этом берегу… Лишь жаворонок звенит в вышине, как будто только для того, чтобы эта земля не погрузилась в вечное молчание.

Фея вышла на сушу. Доннерсмарк стоял возле кареты, опустив голову. Он до сих пор избегал встречаться с ней взглядом. Но своего чувства не боялся и – что особенно нравилось Фее – не притязал на взаимность. Он добавлял себе в еду стружку оленьего рога, а раны на груди прятал под сюртуком, который носил теперь вместо мундира личного адъютанта Амалии. Но Фея все видела. Скоро олень снова почувствует себя в человеческом теле и зашевелится. Как объяснить старому солдату, что иногда лучше сдаться, чем продолжать бессмысленное сопротивление?

– Он набирается силы. Ты обещала помочь мне его побороть.