Увертюра к смерти - Найо Марш

Внезапно Генри похолодел. Постепенно, шаг за шагом, он подошёл к самому страшному воспоминанию о прошлом вечере, которое он инстинктивно отдалял с первого момента пробуждения.

Это было воспоминание о том, как Джоуслин сказал ему, что на правах исполняющего обязанности главного констебля он заглянул в дыру в шёлковой ткани и заметил блеск огнестрельного оружия.

— Револьвер, — сказал ему Джоуслин, — или какой-нибудь другой автоматический пистолет.

В тот момент Генри подумал о коробке в кабинете отца. Он уговорил отца побыстрее лечь спать, но когда остался один, то побоялся идти в кабинет и открывать крышку коробки. Но теперь он знал, что должен сделать это. Быстро, пока не встали слуги. Он вскочил с постели, натянул одежду и начал осторожно спускаться по лестнице. В холле был электрический фонарь. Он нашёл его, включил и быстро добрался до кабинета.

Коробка была пуста. На дне её осталась лишь бумажка, на которой крупными печатными буквами было написано: “ЗАРЯЖЁН”.

Генри, охваченный паникой, выбежал из кабинета и через минуту уже что есть сил колотил в дверь спальни отца.

Селия Росс проснулась уже очень давно. Она все спрашивала себя, можно ли ей позвонить доктору Темплетту или, наоборот, было бы слишком неосторожно вступать сейчас с ним в контакт. Она знала, что телефон частенько звонил у него задолго до восьми часов утра, а он спал достаточно далеко от комнаты своей жены, чтобы эти звонки не беспокоили её. Миссис Росс хотела спросить его, что он сделал с тем анонимным письмом. Она знала, что он положил его в бумажник, который всегда держал в нагрудном кармане пиджака, вспомнила, как после этого ужасного происшествия он не переоделся и ушёл домой в костюме французского посла, и страшно перепугалась, что это письмо все ещё находится в клубе. Доктор очень забывчив и беспечен в отношении подобных вещей, однажды он оставил одно из её писем на своём туалетном столике и вспомнил об этом только днём, когда уже ушёл из дома.

Она понятия не имела, что будет делать полиция. У миссис Росс, благодаря прочитанным ею детективным романам, было смутное представление о том, что полиции не разрешалось обыскивать частные дома без специального разрешения. Но имело ли это отношение к общественному месту? Ну конечно, раз тело убитой в ратуше, то они там все осмотрят. Что они подумают, если найдут письмо? Она захотела предупредить доктора Темплетта, чтобы у него на этот случай был готов ответ.

“Но он сам был официальным лицом”. “И почти наверняка он сам вспомнил про письмо”. “Не лучше ли будет утверждать, что автором письма был кто-то другой.., даже его жена, например? Кто угодно, кроме этих двух женщин”.

Её мысли перескакивали с одного на другое, и ей становилось все страшнее.

“Может, если он рано ушёл…” “Может, нужно было позвонить час назад”.

Она включила лампу на ночном столике и посмотрела на часы. Было пять минут восьмого. “Может, уже слишком поздно”. В панике она схватила телефон и набрала номер.

Из-за боли в пальце мисс Прентайс не спала всю ночь, но она вряд ли уснула бы, даже если бы боль не пульсировала всю ночь. Ей не давали спать её мысли, быстро сменявшие одна другую и переплетавшиеся между собой, — мысли о ректоре, о ней самой и о Идрис Кампанула, которой уже не было в живых. Она думала о многом: о том, как, когда она только приехала в Пен Куко, они с Идрис стали большими друзьями и делились самыми сокровенными тайнами, как школьницы-подружки. Она вспомнила все восхитительные разговоры, которые были у них, — разговоры, полные волнующих сплетён о жизни других жителей деревни и даже графства. Теперь не с кем будет поговорить, не с кем обсудить те или иные события или людей, никто не сможет заменить старую Идрис. Так они дружили, пока Идрис не начала завидовать. Только этим мисс Прентайс могла объяснить возникшие между ними разногласия: Идрис стала завидовать все возраставшему влиянию своей подруги в деревне и в делах церкви.

Она ещё не думала о господине Коупленде. Воспоминания о том, что он говорил ей на исповеди, должны быть преданы забвению, как и воспоминание об ужасном коварстве Идрис.

Нет. Лучше вспоминать дни их былой дружбы и думать о завещании Идрис. Это было очень простое завещание. Много господину Коупленду, немного какому-то двоюродному племяннику и семь тысяч самой Элеоноре. Идрис как-то сказала, что до приезда Элеоноры у неё никогда не было настоящего друга и что если она умрёт первой, то будет счастлива перед смертью думать, что кое-что оставила на память подруге. Элеонора помнила, каким покровительственным тоном были произнесены эти слова.

Но правда была в том, что если бы у неё были эти деньги, она не была бы больше так зависима от Джоуслина.

Господин Коупленд станет очень состоятельным, так как Идрис была крайне богатой женщиной.

Дина — его наследница.

Раньше она никогда не задумывалась над этим. Теперь, как ни старайся, не сыщешь причины, чтобы Генри и Дина не могли пожениться.

Если бы она быстро отказалась от своей оппозиции, до того, как стало известно о завещании, — может, это показалось бы всем добрым и великодушным? Если бы только она могла подавить в себе воспоминание об этой сцене в пятницу после полудня. Безвольная фигура Дины в объятиях Генри, от восторга забывшего обо всем на свете. От этого Элеонора чуть не потеряла рассудок. Как можно взять назад все те слова, которые она говорила тогда, прежде чем развернуться и убежать, стараясь спасти себя от агонии? Но если Дина выйдет замуж за Генри, её отец станет очень одиноким. Богатый одинокий мужчина пятидесяти лет, слишком добропорядочный и величественный, чтобы искать себе молодую жену. Именно тогда!

Тогда! Тогда!

Звон колокола, призывавшего прихожан на восьмичасовую службу, пробудил её от радужных планов. Она поднялась, оделась и вышла из дома в тёмное осеннее утро.

Ректор в семь часов утра был уже на ногах. Сегодня воскресенье, и через час он должен быть в церкви. Он поспешно оделся, не в состоянии больше лежать и думать о событиях прошедшей ночи. У него в голове проносились всевозможные воспоминания, и в них присутствовала женщина, которая была убита и превращала воспоминания в ночной кошмар. У него было такое чувство, будто на нем лежит несмываемое пятно вины и он никогда не избавится от этих ужасных видений. Его мысли были хаотичны, и он с трудом их контролировал.

Задолго до того, как зазвонил колокол, он тихонько выбрался из дома и отправился, как он делал это каждое воскресенье в течение двадцати лет, вниз по подъездной дорожке, через ореховую аллею, и затем поднялся по ступенькам, ведущим во двор церкви.

Оказавшись совсем один в церкви, он упал на колени и начал читать молитву.

Где-то далеко стучали в дверь. Бум, бум, бум. Должно быть, старая Идрис выбивает из инструмента эту проклятую мрачную мелодию. Блэндишу не следовало запирать Элеонору внутри рояля. Как исполняющий обязанности главного констебля, я возражаю против подобных вещей. Это вам не крикет. Выпустите её! Если она начнёт стучать громче, все кругом разлетится на куски, и тогда не придётся обращаться в Скотленд-Ярд. Бум, бум…

Эсквайр проснулся с натянутыми до предела нервами.

— Кто-о-о?

— Отец, это я, Генри! Я хочу поговорить с тобой.

Когда Дина услышала, что её отец вышел из дома гораздо раньше обычного, она поняла, что он не спал, чувствуя себя несчастным, и сейчас он пойдёт в церковь и будет молиться. Она надеялась, что он не забыл надеть под сутану шерстяной кардиган: чаще всего он подхватывал простуду именно в церкви. Она почувствовала вчера вечером, что для них обоих наступили трудные времена. По какой-то необъяснимой причине он уже начал обвинять себя в этой трагедии, говоря, что как приходской священник проявил слабость и нерешительность и был недостаточно усерден в выполнении своих прямых обязанностей.

Дина была не способна понять размышления своего отца и с замиранием сердца спросила его, подозревал ли он в ком-либо убийцу мисс Кампанула. Это было вчера вечером, когда они пришли домой, и воспоминание о поцелуе Генри придало ей сил.

— Папа, ты уверен, что знаешь?..

— Ты не должна спрашивать меня, дорогая.

А затем она догадалась, что он думал об исповеди. Что же такое сказала ему в пятницу Идрис Кампанула? Что сказала ему Элеонора Прентайс? Что-то очень сильно огорчило его, Дина была в этом уверена. Что ж, одна из них покинула этот мир и больше не будет сеять раздоры. Бесполезно жалеть. Дине не было жаль, ей было только страшно, при каждом воспоминании о мёртвом теле её сердце наполнялось ужасом. Это была первая смерть, которую она видела так близко.

Конечно, для всех было очевидно: ловушка была подстроена Элеоноре Прентайс. Отец должен это понимать. Тогда у кого же был мотив для убийства Элеоноры?

Похолодев от ужаса, Дина села на кровати. Она вспомнила о той встрече на дороге, в пятницу после полудня, те слова, что сказала тогда Элеонора, и то, что ответил ей Генри.