Друзья Высоцкого - Юрий Сушко

– Вспомни, сколько у нас пишут, что всем тут правит западный практицизм, все только и думают о том, что время – деньги… Не верь! Это – самоутешительный русский миф. Какой там практицизм?!. Нас с Синявским раздражает, когда они часами обсуждают, чем отличается вино урожая 1964 года от вина урожая 1967-го. Или прочую чепуху. Причем вовсе не обязательно какие-то высоколобые снобы, богема, а самые заурядные обыватели…

Спохватившись, уточнила:

– Хотя у нас, конечно, подобного предмета для обсуждения просто не было. Говорить было не о чем, – и вдруг вспомнила, – «у вина достоинства, говорят, целебные…». Ты это про портвейн «Три семерки» писал, что ли?

Высоцкий хохотал: «Точно!» И соглашался с хозяйкой:

– Я тоже обратил внимание, французы действительно страшно любят это дело – выбирать. Приходят, рассаживаются, пересаживаются – дует из окна, вид из окна не тот, листают меню в кожаном переплете… И официант уже изнывает, уже раз пять приходит или шесть: «Ну что вам, что вам?» А они говорят: «Да подождите, дайте выбрать». И вот смакуют, выбирают и потом только едят…

– Но зато, Володь, ведь есть из чего выбирать. Тут от нас неподалеку есть ресторанчик, держит семейная пара. Коронное блюдо – лакированная утка. Пробовал когда-нибудь? М-м-м, сплошное наслаждение. Правда, Синявский верен своему меню – суп с пельменями и голубцы на второе. Дикарь… Ладно, поехали. Как ты там говоришь – в «Парижск»?.. Ждем вас завтра с Мариной на награждении.

Церемония вручения Андрею Синявскому ежегодной премии «За лучшую иностранную книгу» проходила в Сорбонне. В зале было многолюдно, шумно. Обстановка светского раута, в общем-то, не очень-то способствовала общению тет-а-тет. Синявский несколько терялся, был смущен чрезмерным вниманием к своей персоне, но, как и прежде, косил лукавым глазом.

Высоцкому же всё нравилось: и почтительное отношение к его бывшему педагогу, и свора азартных фоторепортеров, и витиеватые спичи чопорных господ, и легкий звон хрустальных бокалов с шампанским…

Когда поздним вечером Владимир возвращался домой, в Мэзон-Лаффит, он вспоминал слова Андрея Донатовича, несколько диссонировавшие с общим протоколом официального приема. Как же он сказал? «Жизнь человека похожа на служебную командировку. Она коротка и ответственна. На нее нельзя рассчитывать, как на постоянное жительство, и обзаводиться тяжелым хозяйством. Но и жить спустя рукава, проводить время, как в отпуске, она не позволяет. Тебе поставлены сроки и отпущены суммы. И не тебе одному. Все мы на земле не гости и не хозяева, не туристы и не туземцы. Все мы – командировочные…»

Дома, рассказывая Марине о церемонии в Сорбонне, сквозь щебетанье радио, сообщавшего последние новости, Высоцкий уловил «мсье Синявский…», а затем и свою собственную фамилию. Влади перевела: «В Сорбонне состоялось торжественное вручение литературной премии известному русскому писателю-диссиденту… В числе присутствовавших на церемонии был… популярный актер Московского театра на Таганке, советский шансонье Владимир Высоцкий…»

– Вот же суки! – не сдержался Владимир. – До чего же оперативны! Объясняйся теперь с каждым…

Марина запаниковала: я же говорила, предупреждала, не надо было туда идти, лишний раз светиться среди эмигрантов. Ведь ты лучше меня знаешь, как Москва к этому относится. Нам что, нужны новые проблемы?..

Через день-два им позвонили из советского посольства, пригласили в гости на бульвар Ланн. Беседа была, в общем-то, более-менее сдержанной, корректной. Молодой парень, которому было поручено ее провести, даже немного смущался и извиняющимся тоном повторял:

– Вы же понимаете, Владимир Семенович, мы обязаны… Мы вынуждены информировать МИД о каждом факте нелояльного поведения наших граждан во время пребывания… Прошу вас, Владимир Семенович, впредь воздержаться… Подобные контакты нежелательны прежде всего для вас и вашей супруги… Ну зачем вам лишние вопросы в ОВИРе?..

Тем не менее информация о встречах Высоцкого во Франции попала в служебную сводку в МИД. Министерство поставило в известность Московский горком партии, откуда уже последовал грозный звонок директору Таганки: «Николай Лукьянович, как же вы занимаетесь воспитанием своих артистов? Что ваш Высоцкий себе позволяет?!. Так он скоро с Галичем дуэтом на «Свободе» петь будет!..»

Обещать вести себя сдержаннее в контактах с «нежелательными элементами» Высоцкий, конечно, обещал, напевая, возможно, при этом куплеты из своего «Грустного романса», который в свое время так нравился Синявскому:

Обещанья я ей до утра давал,Я сморкался и плакал в кашне:«Я ж пять лет никого не обкрадывал,Моя с первого взгляда любовь!..»

А в дневничке написал: «Пошел я с одним человеком… на вручение премии А. Синявскому и всех их там увидел, чуть поговорил, представляли меня всяким типам. Не знаю, может, напрасно я туда пошел, а с другой стороны – хорошо: хожу свободно и вовсе их не чураюсь, да и дел у меня с ними нет, я сам по себе, они – тоже. А пообщаться – интересно. Они люди талантливые и не оголтелые».

Когда в 1977 году Высоцкий выбрался во Францию уже не просто так, с частным визитом, а на гастроли вместе с Театром на Таганке, он, разумеется, позвал чету Синявских посмотреть его Гамлета. Деликатный Андрей Донатович потом рассказывал: «Была неловкая для него и для нас ситуация… Высоцкий пригласил нас на «Гамлета», а нам спектакль не понравился – не понравилась и постановка Любимова, и сам Высоцкий в роли Гамлета. Мне показалось такое прочтение излишне грубым – выходит Гамлет и поет под гитару «Выхожу один я на подмостки». Была в этом, на мой взгляд, какая-то мешанина, эклектика, недостойная Шекспира. Сказать об этом Высоцкому было как-то неловко и грубо в этой ситуации, а сказать те слова, которые он хотел услышать, я не мог».

Позже нить взаимоотношений Высоцкого с Синявскими не то чтобы прервалась, нет, истончилась. Мария Васильевна усматривала в этом козни Марины: «В Париже были встречи, но их было немного. Марина Влади боялась этих встреч. Потому что тогда Марина Влади была «девушка официальная» и была заинтересована в добрых отношениях с советскими властями. И мне кажется, боялась общаться с «особо опасными»…»

В Париже Синявский порой чувствовал себя безумно одиноким, теша себя мыслью: «Прелесть уединения, тишины, молчания – в том, что в эти часы разговаривает душа». Правда, рядом неотлучно находилась Машка-Пятница. Хотя грех было жаловаться на невнимание издателей: книги Синявского хорошо раскупались, хотя хвалить их публично считалось дурным тоном. Ни «Континенту», ни другим эмигрантским журналам свои рукописи Андрей Донатович уже не предлагал, понимая вероятную реакцию.