История России. XX век. Как Россия шла к ХХ веку. От начала царствования Николая II до конца Гражданской войны (1894–1922). Том I - Коллектив авторов

После прихода Белых жизнь всюду быстро налаживалась. В том же Царицыне крестьяне тут же навезли с левого берега Волги всякой живности и зелени, бойко пошла торговля, стали открываться магазины. Столь же быстро ожили Харьков, Киев, Одесса, Екатеринослав, Пермь, Курск, Чернигов, города Донецкого бассейна. В Донбассе в 1916 г. добывалось 148 млн. пудов угля. При первом занятии бассейна большевиками в конце 1917 г. добыча упала до 27 млн. пудов. Немцы, оккупировав Донбасс, довели вновь добычу до 48 млн. пудов. Вторая большевицкая оккупация вызвала новое падение добычи до 16–17 млн. пудов. Освободив бассейн в мае, Белые создали условия, при которых производство угля к октябрю уже поднялось до 42 млн. пудов в год. Превращенный в пустыню Криворожско-Донецкий промышленный район оживал на глазах.

Сразу же после занятия областей Белыми цены на продукты падали в три-четыре раза, и продукты появлялись в изобилии. Недоедание, дороговизна некоторых видов продуктов оставались, но голод исчезал полностью. И все это происходило не из-за какой-то ухищренной экономической политики, а просто потому, что сами собой снимались все запреты на свободную торговлю, свободный труд, свободный обмен, свободное предпринимательство, свободное кооперативное движение. За одну вторую половину октября 1919 г. один Харьковский окружной суд зарегистрировал 32 новых кооперативных общества.

Экономическое положение исправлялось так быстро и так прочно, что даже неудачи Белых армий в конце 1919 г. не могли его серьезно поколебать. Искусственность голода и разрухи в большевицкой зоне становилась для всех очевидной.

Вторым важнейшим и немедленным следствием освобождения было прекращение массового террора, бессудных расправ и санкционированных властью грабежей населения. Общество немедленно возвращалось к свободной жизни. Появлялись все партии от эсеров и эсдеков до монархистов и националистов, начинали издаваться газеты всех направлений, люди вновь получали информацию о событиях в России и мире. Рабочие вновь объединялись в профсоюзы.

В 1918–1919 гг. создались коалиционные межпартийные объединения, обеспечившие политическую поддержку Белому движению. Крупнейшими из них стали либеральный Всероссийский Национальный центр (во главе с кадетами Астровым и Федоровым), социал-демократический «Союз Возрождения России» (во главе с В. А. Мякотиным, С. П. Мельгуновым), а также правоцентристский «Совет Государственного Объединения России» (во главе с октябристом Н. В. Савичем, графом А. А. Бобринским, бывшим министром земледелия А. В. Кривошеиным). Наибольшим влиянием на юге России пользовался Национальный центр. Астров и Федоров направляли работу Особого Совещания при командующем Добровольческой армией (позднее при Главнокомандующем Вооруженными Силами Юга России) А. И. Деникине. Свободная общественная жизнь буквально «кипела» в Белых областях, являя невероятный контраст с большевицкой зоной, где власть уничтожала всякую независимую от нее силу, всякое свободное мнение.

После освобождения от большевиков того или иного города, вслед за следователями Особой комиссии огромные толпы людей шли в скорбные подвалы чрезвычаек, к местам массовых захоронений, разыскивая в грудах искалеченных трупов своих родных и близких.

Свидетельство очевидца

В Харькове населению города пришлось пережить страшные дни до прихода Белых. Туркул с содроганием пишет о том, как отнеслись жители Харькова к только что пленённой добровольцами команде Красного броневика «Товарищ Артём». «Это были отчаянные ребята, матросы в тельниках и кожаных куртках, чёрные от копоти и машинного масла, один в крови. Мне сказали, что начальник броневика, коренастый, с кривыми ногами, страшно сильный матрос, был ближайшим помощником харьковского палача, председателя чека Саенко (который учил своих подручных пить человеческую кровь)… Я впервые увидел здесь ярость толпы, ужасную и отвратительную… Их били палками, зонтиками, на них плевали, женщины кидались на них, царапали им лица. Конвоиры оттаскивали одних – кидались другие… С жадной яростью толпа кричала нам, чтобы мы прикончили матросню на месте, что мы не смеем уводить их, зверей, чекистов, мучителей. Какой-то старик тряс мне руки с рыданием: „Куда вы их ведёте, расстреливайте на месте, как они расстреляли моего сына, дочь! Они не солдаты, они палачи!“ Но для нас, – пишет Туркул о захваченной команде броневика, – они были пленные солдаты, и мы их вели и вывели… из ярой толпы. Проверка и допрос установили, что эти отчаянные ребята действительно все до одного были чекистами, все зверствовали в Харькове. Их расстреляли». Ненависть к харьковским чекистам была вполне естественной, хуже было то, что жестокость одних неизбежно приводила к ожесточению других и часто толкала людей на новую жестокость. Колоссальное мужество и веру нужно было иметь всем тем, чьи дети, жёны, родители были замучены большевиками, чтобы не ожесточиться. Часто командованию Белых войск не удавалось предотвращать в армии бессудные расправы над большевиками.

Восстанавливался гражданский суд, действовали военные трибуналы, но повсюду применялось не «революционное правосознание», а законы Российского государства. Суды, составленные из людей разных политических взглядов, чаще всего кадетов и правых социалистов, не часто выносили суровые приговоры, да и те (если это были приговоры к смерти) обычно смягчались главнокомандующим. Казнили только тех, кто запятнал себя службой в ЧК, на руководящих большевицких постах, связанных с упрочением большевицкой власти, явными жестокостями в отношении пленных и мирного населения. По законам военного времени казнили шпионов и диверсантов.

Красный террор представлял собой государственную политику, нацеленную на истребление определенных слоев населения и запугивание остальных. У Белых таких целей не было. Картинки в советских книгах, на которых Белые «вешают рабочих и крестьян», умалчивают о том, что вешали их как чекистов и комиссаров, а вовсе не как рабочих и крестьян. Если узко определить террор как убийство безоружных и к уголовным делам непричастных людей ради политического эффекта, то Белые террора в этом смысле вообще не практиковали. Чекисты и комиссары возмущались «Белым террором» именно потому, что опасались быть казненными за причастность к уголовно наказуемым делам, к «преступному сообществу» по позднейшей классификации Нюрнбергского процесса, за преступления против человечности или за военные преступления. За лето 1918 г. правительство Комуча на Волге казнило около 1000 большевиков. А за 2 года власти в Крыму Белые казнили 281 человека. «26 бакинских комиссаров» были казнены за то, что при наличии значительных сил сдали Баку союзникам Турции без боя. Полковник К. И. Рябцов, командовавший московским гарнизоном в критические дни октября 1917 г., был позже расстрелян Белыми за преступную бездеятельность, которая помогла Красным захватить город. Эти казни совершались по суду, с применением уголовного уложения. Они ничего общего не имели с массовым уничтожением целых социальных слоев, практиковавшимся большевиками.

Мнение историка

«Белые действительно казнили большевиков и тех, кто им сочувствовал. Расправы эти были и массовыми, и весьма жестокими. Но они никогда не возводили террор в ранг особой политики и не создавали для этого формальных институтов, таких как ЧК. Обычно такие казни производились по распоряжению армейских офицеров, действовавших по собственной инициативе. Часто они были эмоциональной реакцией на опустошительные картины, которые открывались взору на территориях, отвоеванных у Красной армии. Будучи вполне одиозным, террор Белых армий, в отличие от Красного террора, никогда не был систематическим». – Р. Пайпс. Русская революция. Т. 2. – С. 598.

Рабочие были вполне защищены в своих правах указом от 23 марта 1919 г., и соревнование труда и капитала стало носить цивилизованный характер, хотя большевики из-за линии фронта пытались (и не всегда безуспешно) вбить клин между «пролетариатом» и Белой властью.

Документ

«Необходимо принять меры, – указывали из Москвы, – чтобы соглашение между правительством и рабочими не состоялось, учитывая всю важность для правительства Деникина, если бы этот первый шаг увенчался успехом. Данный случай является благодарной почвой для демонстрирования классового антагонизма». – Очерки истории русской смуты. Т. IV. – С. 405.

Положение крестьян было более сложным. За 1917–1918 гг. крестьяне поделили между собой практически всю помещичью землю, успели снять с нее два урожая и засеяли в третий раз. И большевики, и другие социалисты убеждали крестьян, что земля – их владение. Но основанная на российском праве Белая власть не могла попрать принцип священности частной собственности. С другой стороны, отбирать у крестьян захваченную ими землю было немыслимо. Многие представители правого течения в Особом совещании, сами – крупные землевладельцы (М. Родзянко, Н. Савич), предлагали вернуть в той или иной форме захваченную земельную собственность помещикам и сохранить помещичье землевладение. Кое-где на Украине и в Курской губернии землю у крестьян отбирали воинской силой и упорствовавших мужиков даже пороли. Но эти эксцессы были полностью пресечены приказом Главнокомандующего ВСЮР. До полного прекращения властвования большевиков и до созыва Законодательного Всероссийского собрания землю было приказано оставить в руках ее фактических владельцев. Законным владельцам предполагалось отдавать часть снятого урожая – третий сноп, или половину хлеба и трав и 1/6 корнеплодов.