Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых - Василий Звягинцев

Девушка помотала головой отрицательно. Залпом выпила рюмку, не успев прочувствовать, как ликер подействует, попросила еще. Причин отказать не было. Все к лучшему…

— Примерно за год до встречи с Сергеем мне стало совсем плохо. Подвернулся там один… Вроде как очередная любовь… А на самом деле… Ты не представляешь, какая гадость, мерзость! Раньше и не думала, что бывают такие подонки… И так вдруг все стало… Прямо на дежурстве спустилась вниз, купила в ларьке у аптекарши, Аллы, пузырек, она про мои дела знала, думала, от нервов, продала без рецепта. Я его целиком и выпила. Сначала с девчонками в баре по коньячку, для смелости, а потом сразу пятьдесят таблеток.

Вот оно что, прикусил губу Ляхов. Вот откуда все тянется. Многое становится понятнее.

Но — промолчал и сейчас. Пусть продолжает. Алкоголь сам по себе куда лучший психотерапевт, чем дипломированный специалист. А он так даже и не специалист.

— Если я и не умерла тогда, так совсем чуть–чуть. Три дня в коме, говорят, была. Неделю — в реанимации. Еще потом месяц — в санатории для больных постсуицидальным синдромом… — Она грустно улыбнулась, и лицо ее как–то сразу осунулось, совсем не по возрасту. — Врачи там хорошие оказались, очень доходчиво мне про мою глупость объяснили. Между прочим, помогло. Больше такое желание не возникало.

Она сделала паузу, словно ожидая, спросит ли Вадим о подробностях. Он этого не сделал. Зачем? И так все ясно. Особенно в плане нынешней ситуации. Вот что имел в виду Шлиман, вот какую ауру он уловил.

Получается, натуральным образом загробный мир существует и отнюдь не в виде «бокового времени». С ним, с Тархановым, с Татьяной кое–что теперь ясно. А с Майей, с Розенцвейгом? Они что, тоже как–нибудь умирать пробовали?

— А когда выкарабкалась, в себя пришла, вспомнила, какие мне роскошные сны снились. Ты не представляешь…

— А тема?

— Про темы врать не стану, не запомнились. Но общее ощущение самое приятное. Даже если вдруг пробивалась сквозь сон здравая мысль, что со мной на самом деле и где я нахожусь, ну, знаешь, как оно бывает: спишь, понимаешь, что спишь, а потом по второму слою тебя накрывает, и уже это тоже воспринимается очередным порождением сна. Просыпаться не хотелось ни в коем случае, а потом вдруг — нет, обязательно надо проснуться, потому что то, что сейчас, — это обманка какая–то, на самом же деле вот–вот станет плохо, так плохо…

— И?

— Проснулась, очнулась, куда же денешься, если лечат приемами интенсивной терапии. Постепенно поверила, что на этом свете все ж таки лучше, чем на том. По крайней мере, если пытаешься попасть туда противоестественным способом.

— Никаких светящихся тоннелей, голосов, райских лугов заметить не успела? — вспомнил он популярные книги с записями воспоминаний переживших клиническую смерть.

— Не довелось как–то, — усмехнулась Татьяна.

Ее здравомыслие Ляхову понравилось. Пожалуй, остаточных явлений от мрачного события у нее не имеется. Хотя так сразу все равно не угадаешь.

— А здесь вдруг те же самые сны возвращаться стали или новенькое что? — спросил он максимально деликатно.

— Не те же. Больше на кошмары похожие. И начались четко на вторую ночь и позже. Какие–то фигуры непонятные мне мерещились, долгие, запутанные скитания по мрачным, никогда не виданным местам, страх беспричинный. Просыпалась с колотящимся сердцем и дикой тоской. Майе пыталась что–то объяснить. Иногда получалось, иногда нет.

— А когда Гериева нашли?

— Вот тогда я испугалась по–настоящему. Потому что это был точнейший сюжет одного из снов. Не такой подробный, конечно…

— А при чем здесь санитарная сумка и адреналин?

— Какой адреналин?

— Как же — какой? Я сказал тебе — набери в шприц адреналин из ампулы, один кубик по ноль–один. Ты сделала. Он почти тут же умер. И ты начала обвинять меня, что я его неправильно лечил, что надо было дать ему что–нибудь поддерживающее, общеукрепляющее…

— Не помню! — и, судя по ее тону и выражению лица, скорее всего, именно данного эпизода она не помнила. Вполне вероятно, особенно если учесть, что они снова очутились тогда на рубеже времен и миров. Тогда, кстати, и Сергей себя вел пусть и грамотно, но несколько возбужденно. Черт знает, как эти переходы на людей влияют, зависимо от состояния психики и организма.

— Ну и ладно. Не помнишь — не надо. Просто меня в тот именно момент удивило, откуда у тебя в сумке взялся однопроцентный адреналин и с чего вдруг ты, медсестра без образования, вдруг начала кадрового доктора уму–разуму учить… А так все нормально. Желательно наплевать и забыть, глупостей мы все наговорили и наделали за последний год сверх всякой меры. Поэтому, пока условия позволяют, я бы тебе некоторые общеукрепляющие нервную систему средства прописал, а главное и так есть. Морская прогулка, калорийная пища, витамины, здоровый сон. Алкоголь в умеренных дозах тоже показан. Через недельку все комплексы как рукой снимет.

Если, конечно, что будет не так — обращайся в любое время. Включая мое пребывание на вахте. Желательно также никому о нашем этом собеседовании не рассказывать. Но это, впрочем, на твое усмотрение.

Татьяна молча кивнула.

Судя по ее повлажневшим глазам, а также разгладившемуся лицу, даже столь примитивная психотерапия свой результат оказала. Камень с сердца упал, так сказать, ликер шестидесятиградусный, изготовленный бенедиктинцами по древнему рецепту, с молитвой да на целебных травах, — тоже кое–что. Получше многих патентованных препаратов будет.

— Давай–ка ты пока спать ложись, а то ведь если шторм по–настоящему разгуляется, тогда не отдохнешь, если и морской болезнью не страдаешь, устанешь в каюте пятый угол искать.

Ляхов проводил девушку в каюту, после чего обошел все надстройки и тамбуры катера, лично запер ведущие на палубу двери и люки. Теперь по штормовому коридору пройти можно было только в ходовую рубку, а оттуда — в машинное отделение.

Дело в том, что ему вдруг вообразилось, не возникнет ли у Татьяны мысль разом решить все проблемы, и те, которые они успели обсудить, и те, до которых речь не дошла. А еще ведь могут быть вопросы третьего порядка, ни ему, ни ей в полном объеме не доступные. За бортом им самое место. А вдруг кому–то захочется решить их именно так?

В рубке, не отвлекая Сергея, напряженно вглядывавшегося в лобовое стекло, уточнил прокладку за время вахты Тарханова. «Сердитый» держал волну очень хорошо, стрелка компаса четко обозначала предписанный курс, мерно пощелкивал лаг, выдавая на барабане одометра количество пройденных от берега и с точки последнего счисления миль и кабельтовых[191]. Однако за собственное местоположение Вадим поручиться уже не мог. Как их сносит, куда? Сколько оборотов винта ушло на продвижение вперед, а сколько — на сопротивление волне и ветру.

Ладно, как–нибудь посчитаем, сориентируемся.

— Команда, здесь капитан, — включил он микрофон системы общей связи. — По причине усиления волны и ветра выход на палубу категорически запрещается. Только в случае острой необходимости, по моему приказу, в спасательных жилетах и со страховочными поясами. Каждый отвечает конкретно. Приказ понят?

Дождался ответов от всех, включая не успевшую заснуть Татьяну, сбросил на себя тумблер, полюбовался взбудораженной поверхностью моря, на сколько окрест хватает взгляда, покрытой отчетливыми серо–черными волнами, сплошь окантованными поверху гребнями клубящейся пены.

Согласно «Справочной книжке судоводителя» имеющий место ветер следует определить как «свежий», пятибалльный, волнение же — «значительное», силою между четырьмя и пятью баллами, но уже другими.

Удивительное зрелище — до сих пор Средиземное море он себе представлял интенсивно–синим — и пугающее немного. Если бы не уверенность в прочности корпуса и надежности движков, вполне можно начинать предаваться мыслям о бренности всего земного.

Но это так, атавистические инстинкты сухопутного существа. Люди плавают тысячи лет — на папирусных лодках, плотах, галерах, каравеллах, а потом вдруг появляется некий капитан Джошуа Слокам и в 1895 году, совершенно от нечего делать, совершает одиночное кругосветное путешествие на десятиметровой парусной скорлупке, в сравнении с которой наш «Сердитый» — линейный крейсер.

Древние римляне, те вообще сформулировали: «Плавать по морям необходимо. Жить — не так уж необходимо».

Глава 14

Господин Насибов Федор Михайлович, купец второй гильдии, совладелец торгового дома «Насибов, Гершензон и партнеры», имеющего центральную контору в Петрограде, а отделения по многим городам государства Российского, неторопливо, как и подобает особе его положения, заканчивал собирать вещи.

За окнами одноместного купе международного класса уже замелькали несущие тросы нового трехэтажного моста через Вислу, похожие на струны гигантской арфы.