Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора Герцогиня Абрантес

Возвратившись домой поздно, я, однако, зашла в комнаты детей, поскольку была уверена, что найду няню дочерей и кормилицу сына бодрствующими. Я перецеловала всех малюток с таким чувством счастья, что сердце мое трепетало от радости: я смогла сделать счастливым их отца.

До того как лечь в постель, я описала Жюно весь разговор мой с императором, не пропустила ни одной подробности и умолчала только об одном слове. Как Жюно был счастлив, получив мое письмо! Ответ его своей безумной радостью мог бы принадлежать пятнадцатилетнему юнцу.

На другой день утром я отправилась к великой герцогине рассказать ей о моих успехах. Она так превосходно обошлась со мной накануне, что я точно была обязана сделать первый визит ей. Я сказала ей, что Прево отправляется на другой день в Лиссабон и она будет очень добра, если вздумает написать Жюно и побранить его, и что Дюрок со своей стороны сделает то же. Она была довольна всем, что я пересказала ей из моего разговора с императором.

— А знаете ли, — сказала принцесса, — вы, вероятно, единственная женщина, которая может сказать, что оставалась полтора часа с императором только по важной причине. Ведь других не было? — прибавила она смеясь. — Не правда ли? — И она захохотала еще громче.

— Если бы и были, — отвечала я ей, тоже шутя, — я не сказала бы о них. Я не стала бы говорить, что это неправда, я бы просто молчала. Это, я думаю, лучшая роль в таких случаях. Впрочем, уверена, что с императором нелегко играть эту роль.

— Какую? — спросила великая герцогиня, глядя на меня с величайшим вниманием.

— Роль любимицы или любовницы. Я заметила это в доме вашего высочества, когда смятение при взятии под стражу девицы Г. прервало все разговоры. Я стояла тогда очень близко от императора, но настоящего императора, а не Изабе: он разговаривал с женщиной, которую узнала я по походке. Я не хотела слушать, что она говорила ему и что отвечал ей император: не люблю подслушиванья у дверей. Но на маскараде совсем иное дело. К тому же император был так доволен своею хитростью, так уверен, что Изабе принимали вместо него, что мне хотелось наказать его, и в эту самую минуту он сел подле меня. Как вы думаете, что он говорил своей подруге? Что его любовью к ней повелевает только одно, и это одно — власть! «Я не хочу, чтобы меня называли маленьким Людовиком XIV, — говорил он ей, — не хочу, чтобы женщина выставляла меня перед светом как существо слабое, бессердечное». «А именно сердцу и надобно позволять говорить», — отвечала, играя словами, подруга его. К радости моей, он отвечал ей: «Сердце! Вот и вы, как все, с вашей глупой мечтательностью! Сердце! Много ли знаете вы о своем сердце? Что такое оно? Часть вашего тела, где проходит большая вена, и кровь бежит по ней быстрее, когда вы бежите. Однако что это такое?» Он встал, подал руку своей спутнице, и они ушли смотреть на слезы и отчаяние хорошенькой Ги. Через минуту они воротились; император говорил: «Вот к чему ведут ваши романтические представления! Бедная девушка поверила сладким словам этого щеголя Мюрата и теперь, может быть, утопится. А? Что вы говорите?» Он наклонился к ней, и я услышала рыдания. Император, конечно, слышал их, как и я, потому что тотчас встал, говоря плачущей маске: «Милая! Я не люблю видеть, когда плачет Жозефина, женщина, которую люблю я больше всех других. Вы теряете время. Я приезжаю на маскарад веселиться. Прощайте!» И он тотчас затерялся в толпе.

На другой день я получила письмо Каролины к Жюно. Оно было запечатано, но после смерти мужа я нашла это письмо в его бумагах. Представляю его здесь.

«Париж, 27 февраля 1808 года.

Госпожа Жюно сейчас сказала мне, господин губернатор, что сегодня вечером отправляется ваш адъютант. Я хотела написать вам длинное письмо; но небольшое недомогание удерживает меня в постели и мешает мне писать. Знаете ли, что вы очень опечалили ту, которая любит вас больше всех на свете? Вы сами сто раз повторяли мне, как велика ваша любовь к ней, и решились так опечалить ее? Если б вы видели слезы ее! Неужели вы думаете, что она будет счастливее, когда вы удалитесь в немилости? Неужели вы думаете, что сделаете более счастливыми своих детей? Я советую вам пострадать еще и переносить разлуку с нею терпеливее. Окончив поход, вы будете иметь удовольствие найти ее счастливой и довольной вами, тогда как, возвратившись сейчас, будучи несчастным, вы оба оставались бы таковыми всегда и оба страдали бы, видя своих детей обездоленными. Если здоровье ваше расстроилось, позаботьтесь о нем и служите до последнего дыхания, чтобы не могли сказать, будто любовь к жене или неудовольствие императора заставили вас оставить свое блистательное поприще. Чем тягостнее там оставаться, тем признательнее будет вам император за эту жертву и тем более обеспечите вы свое счастье в будущем. Вы пылки и дурно относитесь к тем, кому вы милы или дороги. Я просила для вас у императора многих милостей: он соглашался на них с чрезвычайной благосклонностью; так было с местом вашего отца и с крещением вашего сына. Он также не перестает говорить, что доволен вами; он относится к госпоже Жюно как нельзя лучше и на всех приемах обращается к ней с приятным словом. И в такое-то время поступаете вы так неосторожно! Вы знаете, как я люблю госпожу Жюно и ваше семейство, какое участие принимаю во всех.

Каролина».

Лиссабонская эстафета, ходившая исправно каждую неделю, привезла Жюно и другое письмо — от истинного друга его маршала Дюрока. Правильнее сказать, Дюрок был обер-гофмаршал, но мы называли его маршалом. Мне приятно, что из этого письма все увидят дружеское отношение его к моему мужу.

«Я отдал твое письмо императору, мой друг! Он не читал его при мне и не говорил о нем ничего; но госпожа Жюно видела императора и говорила с ним: она, верно, скажет тебе, что ты искал или думал найти неприятное в том, что писал я по его поручению, тогда как этого не могло там быть.

Его величество объяснил госпоже Жюно, почему находит он несообразным для одного лица занимать место и парижского губернатора, и адъютанта. Но она могла также убедиться, что его величество не имел и мысли отдать место парижского губернатора кому-нибудь другому и заставить тебя отказаться от него. Он даже сказал ей, что ты должен был предпочесть его. Чувства императора не переменились к тебе — все доказывает это. Минуты черного, дурного расположения могли заставить тебя видеть дело с другой стороны. Но ты должен был отказаться от этой мысли и не делать себя несчастным…»

Дюрок долго и очень сильно был оскорблен этой историей. Мне стоило большого труда изгладить впечатление, произведенное письмом Жюно, пока он сам избегал объяснения с другом. Дружба взыскательна иначе, нежели любовь. В любви довольно пожатия руки, нежного взгляда, слова. Но в дружбе… Ее раны исцеляются медленно, и чем безрассуднее нанесен удар, тем непримиримее этот, можно сказать, раздор сердца. Я способна забыть оскорбления света, но не могу не страдать от оскорблений и обманутых упований дружбы. Жестоки страдания и тогда, когда смерть похищает товарищей наших: я испытала это самым ужасным образом. Скольких друзей лишила меня смерть!

Глава XLII. 500 каратов

Император отправился в Байонну. Здесь начинается трагедия, важная во всех подробностях! Сколько изменений произошло на оконечности Европы от одного толчка, произведенного могущественною рукою императора! После этого толчка маятник времени уже не остановится в разрушительном движении своем и сокрушит здание, воздвигнутое гением поистине созидательным. Каждый день падала часть стены, и вскоре Наполеон оказался в глазах света, обожавшего его коленопреклоненно, человеком, достойным лишь порицания.

Между тем как Испания начинала свою революцию, освещенную огнем пожаров, и набат ее колоколов раздавался по всей стране, мы в Париже не знали об этом ничего. Император еще не возвращался; императрица отправилась в Байонну через Бордо, где и остановилась на некоторое время. Император хотел, чтобы эта часть Франции, где война произвела так много разорений, по крайней мере, была вознаграждена лаской и лестью, а потому императрица получила приказание быть любезной с жителями Бордо. Она очаровала горожан, и, когда в конце апреля поехала в Байонну к императору принимать Марию-Луизу и Карла IV, все жалели об отъезде ее. Мне рассказывали об этом в следующем году, когда я ехала в Пиренеи лечиться на воды.