Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная - Маргарет Джордж

— Могу я их увидеть?

— Я спрошу об этом.

Увы, я пала так низко, что о праве похоронить собственного мужа и об участи собственных детей вынуждена узнавать через посредника.

— Чем же занят император, если не может встретиться со мной прямо сейчас или в ближайшее время?

— Он осматривает сокровища, изъятые из мавзолея. Надлежит составить их опись.

— Разумеется.

Разумеется, ничто не отвлечет Октавиана от подсчета награбленного.

— Но там находится нечто более драгоценное — тело моего мужа.

— Уверяю тебя, к покойному отнесутся с должным почтением.

Первый день моего заточения тянулся медленно. Отчасти то, что я оказалась в строгом заключении, пришлось кстати: я была так раздавлена и так слаба, что могла только лежать на кровати или сидеть у окна. Но со мной оставались преданные друзья, и я сумела выплакаться, выспаться и собраться с духом.

От Октавиана ответа не поступило. Лишь с приходом темноты нам принесли поднос с ужином.

Моим тюремщикам, видимо, доставляло удовольствие являться без предупреждения. Прежде чем рассвело, появился тот же самый римский командир, громко распахнув дверь.

— Госпожа! — крикнул он, склонясь над моей кроватью.

— Нет нужды так кричать, — заметила я. — Я не сплю. Но раз пришел, зажги мою лампу.

Он явился с горящим факелом.

— Хорошо.

Римлянин с готовностью повернулся и выполнил мою просьбу. Похоже, этот грубый солдат был не злым, а просто невоспитанным.

— Как тебя зовут? — спросила я.

— Корнелий Долабелла. Я знаю императора много лет и служу с ним с последней кампании. — Он повесил лампу на треногу. — Рад сообщить, что мой командир милостиво согласился удовлетворить твое прошение. Ты можешь заняться приготовлениями к похоронам Антония и провести их по своему усмотрению. Кроме того, тебя переведут в более удобные покои. Со всеми вопросами и пожеланиями обращайся к одному из его наиболее доверенных и уважаемых вольноотпущенников по имени Эпафродит.

Эпафродит! Не странно ли, что у Октавиана имеется доверенный слуга с тем же именем, что и у меня? А ведь это имя раньше приносило мне удачу — может быть, так будет и теперь.

— Я искренне благодарна императору.

— Он сказал, что в расходах ты не должна себя ограничивать.

— Император весьма щедр.

Он и мог не скупиться — к его услугам имелась моя казна.

Похороны Антония… что могу я написать о них? Что они были величественными, как и подобает похоронам царя? Да, его погребли со всеми мыслимыми почестями, торжественно, роскошно, с блеском и пышностью, когда-то считавшимися оскорблением старинных римских добродетелей, но соответствовавшими его воле. Тело везли в золотом гробу на массивном раззолоченном катафалке. Погребальное шествие было многолюдным, за катафалком шли плакальщики, процессия вышагивала под медленные и торжественные похоронные гимны — как печальная пародия на шествие Диониса, имевшее место в этом городе всего три дня назад. Те же флейты, барабаны, цимбалы — только мелодии теперь исполнялись совсем другие. И маршрут тот же — от дворцовых садов и через весь город, давая покойному возможность попрощаться с ним. Вот Мусейон… Гимнасион… храм Сераписа… широкая Канопская дорога… гробница Александра… и снова дворец, где мы некогда были счастливы.

Затем гроб внесли в мавзолей. Там его дожидался гранитный саркофаг со снятой крышкой. Тяжелый гроб подняли, поместили внутрь, крышка с тяжелым печальным стуком скользнула на место, и саркофаг закрылся намертво. Я преклонила колени, возложила на него гирлянду и, по обычаю фараонов, припала к холодному граниту, шепча:

— Анубису, Анубису вверяю тебя, мой дорогой.

Слова прощания.

Такими увидели эти похороны все.

Но я — я видела иное. Прежде чем гроб закрыли, я заглянула в комнату, где он стоял на похоронных дрогах. Лучшие в мире организаторы похорон позаботились о моем бесценном Антонии. Они сделали все, что в человеческих силах, дабы он совершил это великое путешествие, как должно.

По углам дрог пылали четыре факела в железных гнездах. Я подошла к гробу и заглянула в него, заранее ужасаясь тому, что должна увидеть.

Он изменился, словно стал меньше; как-то осунулся и опал после того, как его тело покинули неукротимый дух и неиссякаемое жизнелюбие. И он был так неподвижен — более неподвижен, чем каменная статуя, поскольку для человеческой плоти столь полное отсутствие движения противоестественно.

Я выдержала все, поскольку знала, что тело уже не имеет отношения к Антонию. Не оно должно стать моим последним воспоминанием, не такую картину я должна запечатлеть в сердце.

Я склонилась над гробом, чтобы коснуться его чела прощальным поцелуем, — и тут увидела это!

Его руки воистину остались его руками, они выглядели живыми. Вот шрам на правой руке — Олимпий занимался его заживлением, — это шрам Антония! Все, что осталось от его личности, сейчас воплотилось в этих сложенных на груди руках. Да, руки — они все решили.

Я плохо помню, что было потом, хотя обрывки происходившего всплывают в памяти с картинной отчетливостью, вплоть до деталей. Однако горе накатило на меня с такой неистовой силой, что я могла лишь отрешенно брести по улицам следом за катафалком. Улицы были полны народа, но я не видела никого и ничего, кроме медленно катившегося катафалка, ощущала лишь чудовищную боль утраты. Теперь я по-настоящему знала, что проиграла: Антоний ушел, Египет захвачен. От мраморных плит мостовой и стен домов тянуло жаром, который одолевал и ослеплял меня. Я рвала свою одежду, как деревенская вдова, наносила себе удары, не осознавая этого. Говорят, я причитала, завывала, взывала к богам. Может быть, но мне запомнилась лишь боль, затуманившая все, что бы я ни делала. Я перестала существовать, погребенная под всесокрушающим курганом страдания.

По возвращении я без сил рухнула на кровать, однако забыться не смогла. Меня мучил неприятный вопрос. Одна подробность, которую я поначалу забыла выяснить, но теперь она не давала мне покоя.

Долабелла находился на дежурстве. Я видела, что он несет караул у дверей, остановившись на почтительном расстоянии, и окликнула его в надежде на ответ.

— Да, госпожа?

Римлянин подошел к кровати, где я лежала без сил и, несмотря на жаркий день, дрожала в ознобе.

— Антилл, — промолвила я. — Сын Антония. Где он? Кажется, на похоронах его не было.

Лицо стражника затуманилось.

— Молодой Марк Антоний мертв, — неохотно ответил Долабелла. — Солдаты убили его, когда он пытался укрыться в святилище божественного Цезаря.