Жизнеописание Михаила Булгакова - Мариэтта Омаровна Чудакова

перерыва появившийся опять»[304]. Он предложил поехать летом под Житомир вместе с ним, к актеру В. А. Степуну (брат Ф. А. Степуна), которого Булгаков знал с 1920-х годов.

9 июля (когда у Булгаковых обедал неожиданно приехавший из Ленинграда старший сын Е. С.). «Звонок Добраницкого, хотел прийти. Я сказала, что мы заняты, – попросил тогда разрешения прийти завтра»[305].

10 июля. «Вечером пришел Добраницкий. Через час вслед за ним и Нина. По его просьбе М. А. прочитал „Бег“. Произвело на обоих очень большое впечатление. Восхищались, благодарили, по-видимому, искренне»[306].

13 июля 1937 года Булгаковы узнали, что директор МХАТа Аркадьев арестован: «Вот тебе и конец карьере» (в печатной редакции эта фраза отсутствует[307]).

В середине июля они уехали отдыхать под Житомир.

Как раз в эти дни, 15 июля 1937 года, заместитель начальника III отдела ГУГБ НКВД СССР, комиссар госбезопасности третьего ранга Минаев составил и направил начальству «Справку»:

«Жуховицкий Эммануил Львович, 1884 г. р., уроженец г. Киева, проживает Каляевская ул., дом 5, кв. 164, происходит из крупной буржуазной семьи, до революции являлся владельцем и редактором московского юмористического журнала „Будильник“, во время НЭПа был владельцем картонной фабрики, в настоящее время нигде не работает, а занимается переводами[308].

Установлено, что в 1929 г. в Москве был немецким разведчиком Гальпериным завербован для шпионской деятельности в пользу Германии, и по его заданию Жуховицкий на протяжении целого ряда лет занимался сбором шпионских сведений, получая за это от Гальперина разного рода вознаграждения, в виде денег и ценных вещей, привозимых из-за границы. Также установлено, что Жуховицкий, поддерживая связь с некоторыми иностранными корреспондентами в Москве, снабжает их к-р информацией о положении в СССР. Жуховицкий, будучи озлоблен против руководителей партии и правительства, в кругу иностранных корреспондентов высказывал террористические настроения и в явно к-р враждебной форме отзывался о вожде партии и рабочего класса.

Исходя из этого, прошу вашей санкции на арест Жуховицкого Э. Л.».

Инициальными документами для решения об аресте стали показания уже упоминавшегося нами Г. М. Свободина. Он показал, что «в каждый свой приезд Бенабью или привозил что-либо Жуховицкому из носильных вещей, или же давал ему деньгами и боннами Торгсина (примечательно, что в «Справке» эти факты повторены, но отнесены к Гальперину, – очевидно безразличие инициаторов и исполнителей террора к деталям. – М. Ч.).

Вопрос. У Вас были когда-либо какие-нибудь расчеты денежного характера с Жуховицким?

Ответ. Я с Жуховицким занимался вместе еще литературными переводами. По моим подсчетам, Жуховицкий мне недодал денег за мое участие в этих переводах в сумме трех тысяч рублей» (л. 19).

Г. Свободин был знаком с Жуховицким по крайней мере с 1931 года (л. 14). В их совместном переводе напечатана отдельным изданием пьеса (Вейценкорн Л. Экстренный выпуск: Мелодрама в 4 актах, 14 сценах / Пер. с англ. и обработка Э. Л. Жуховицкого, Г. М. Свободина. М., Гослитиздат, 1935. – 120 с.; сдано в набор 28 июня 1935 года, подписано к печати 5 сентября). Действие пьесы происходит в Нью-Йорке: фабула заключается в том, как владелец и издатель газеты губят жизнь членов одной семьи ради печатания материала, способного поднять тираж газеты; двое персонажей пьесы кончают с собой, приняв яд. Разоблачающая «американские нравы» пьеса была, вероятно, подарена Жуховицким Булгакову – в ту осень 1935 года, когда Булгаковы продолжали активно посещать сотрудников американского посольства, и на официальных приемах, и в частных домах. Скорее всего, это издание имел в виду, говоря о денежных расчетах с Жуховицким, Г. М. Свободин[309].

29 июля 1937 года М. Фриновский наложил резолюцию на «Справку» – «Арестовать».

31 июля был выписан ордер на обыск и арест Жуховицкого. В ночь на 1 августа произвели обыск, 1-го составлен протокол, квартира, где Жуховицкий жил один, «заперта, ключ взят» (л. 5 об), сам он был препровожден в тюрьму.

* * *

14 августа 1937 года Булгаковы вернулись в Москву. В дневник в этот и последующие дни заносятся сообщения об арестах писателей – С. Клычкова, Н. Зарудина, Б. Ясенского, Ив. Катаева. Иногда эти сообщения комментируются: «Ардов сказал, что арестован Бухов. Этот Бухов произвел на меня в свое время совершенно отвратительное впечатление»[310]. Приходит известие о назначении нового директора МХАТа (17 августа 1937 года) о том, что «в Ленинграде посажен Адриан Пиотровский»[311] – тот, кто заказывал автору романа о Иешуа и Пилате антирелигиозную пьесу.

Несомненно, они узнали в эти дни и об аресте Жуховицкого.

20 августа. «После звонка телефонного – Добраницкий. Оказывается, арестован Ангаров.

По Мишиному мнению, он сыграл очень тяжелую роль и в деле „Ивана Васильевича“, и вообще в последних литературных делах Миши, в частности, в „Минине“[312].

Добраницкий упорно предсказывает, что дальше в литературной судьбе М. А. будут изменения к лучшему, и так же упорно М. А. этому не верит.

Добраницкий задал такой вопрос: „А Вы жалеете, что в Вашем разговоре 30-го года Вы не сказали, что хотите уехать?“

М. А. ответил: „Это я Вас могу спросить, жалеть ли мне или нет. Если Вы говорите, что писатели немеют на чужбине, то мне не все ли равно, где быть немым – на родине или на чужбине“»[313].

В лобовом вопросе Добраницкого в концентрированном виде выражены те отношения «художник – власть», которые советская власть на протяжении всего своего господства навязывала в качестве нормы, маскируясь под представления об «обществе», «родине» и т. п. До первых послесоветских лет не только официоз, но и «либеральная» критика с равной похвалой отзывалась о лояльном поведении Булгакова в 1930 году (в разговоре со Сталиным) и Пастернака в 1958 году (в письме Хрущеву с просьбой не изгонять из России). Поощрительное внимание к «патриотическим» поступкам обоих писателей узаконивало (как нам приводилось писать еще в 1987 году[314]) сомнительные с моральной и социальной точки зрения ситуации, в которых и Булгакову, и Пастернаку пришлось высказываться. Встречный вопрос Булгакова – вместо предусмотренного и предсказуемого ответа – переворачивал ситуацию и тем самым демистифицировал ее. Он обнажал логические следствия и социально-этическую суть негласной конвенции между советской властью и живущим у нее «под пятой» художником, где жестокость власти опирается на покорность жертвы: художник должен благодарить власть за сохраненное ему право быть немым на родине, а также право умереть на родине (запись Е. С. о возвращении впавшего в рамолическое состояние Куприна неуловимо окрашена именно таким отношением Булгакова к приезду повлиявшего на него когда-то писателя).

Вопрос Добраницкого, поставленный неприкрыто провокационно (ведь ответ «да, жалею» в 1937 году ставил собеседника перед необходимостью соответствующей реакции), был стимулирован, возможно, нервозностью, вызванной сгущением опасности над его собственной головой. Дело было не только в аресте Ангарова. Еще раньше, 9 августа 1937 года, в Ленинграде арестовали отца Добраницкого, недавнего