Жизнеописание Михаила Булгакова - Мариэтта Омаровна Чудакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
5
Вернемся к дневниковой записи Е. С. Булгаковой от 25 июня 1937 года: «Вышли в город. 〈…〉 В Гагаринском Эммануил. Обрадовался, говорит, что обижен нами, что мы его изъяли, спрашивал, когда он может к нам прийти. 〈…〉 Вечером вдруг решили позвать Эммануила. Условились – в 10 ч. Явился в одиннадцать, почему-то злой и расстроенный.
И мне, и М. А. он уже давно ясен, но просто любопытно, что он проделает[299].
Начал он с речей, из которых ясно, что ему внушили[300] передать угрозу – что снимут „Турбиных“, если М. А. не напишет агитационной пьесы. А М. А. на это сказал: „Ну, я люстру продам“.
Потом о „Пушкине“. Внимательно расспрашивал, почему, как и кем была снята эта пьеса?
Опять „Пушкин“! Что такое? И потом о „Зойкиной“ в Париже – что и как? Сказали, что уже давно не имеем известий.
Разговор его – это сплетенье вранья и провокации»[301].
Фраза «Вечером вдруг решили позвать Эммануила» в записи от 25 июня 1937 года была убрана Е. С. при позднейшей переработке текста дневника. Получилось, что о вечернем визите договорились тут же днем, при встрече. Между тем вычеркнутая фраза немаловажна – за этим «вдруг» стоит то специфическое отношение Булгакова к Жуховицкому, которое мы уже комментировали ранее нашей записью от 12 ноября 1969 года об одном из мемуарных рассказов Е. С., кончавшемся репликой «Ну, позови этого подлеца». «Решили позвать Эммануила» после долгого перерыва, скорее всего, в силу того же психологического стимула – Булгакова тянуло возобновлять время от времени рискованную игру, вглядываясь при этом во тьму человеческого падения.
Это была, как увидим далее, скорее всего, последняя встреча Булгаковых с тем, кто несколько лет настойчиво посещал его дом!
За две недели до нее, во второй – никому, кроме прямых ее участников, не ведомой – реальности пыточных камер товарищ Жуховицкого по совместной переводческой работе Глеб Михайлович Свободин давал показания о том, что «сообщал сведения шпионского характера Жуховицкому и через него представителю английской формы Бенабью 〈…〉».
На вопрос – вернее, утверждение следователя – «Вы являетесь одновременно секретным осведомителем ГУКБ НКВД СССР», подследственный ответил «Да» (л. 25)[302].
Жуховицкий был арестован первый раз в 1932 году (о чем Булгаков вряд ли знал). На основании ордера от 19 марта 1932 года арест был произведен не на дому (в Новодевичьем монастыре), а «по месту нахождения», а именно в комендатуре ОГПУ; содержался арестованный в Бутырском изоляторе. Ему предъявлялось обвинение по статье 58–10 («к-р агитация, распространение провокационных слухов», как помечено на обороте одного из листов его дела). Но уже 23 марта 1932 года уполномоченный НКВД пишет постановление, в котором констатирует, что «установить активную борьбу против Соввласти гражданина Жуховицкого не удалось. Принимая во внимание, что дальнейшее расследование не даст изобличающего материала в отношении его преступления, полагал бы дело по обвинению гражданина Жуховицкого прекратить, освободив его из-под стражи» (Центральный архив ФСБ РФ, дело № 123049, арх. № Р-15328).
Имея в виду последующее поведение Жуховицкого, не приходится сомневаться в том, что он был завербован в осведомители и освобожден спустя несколько дней после ареста на этих именно условиях.
В конце июня 1937 года рушится последняя надежда на постановку оперы «Минин и Пожарский» (музыку писал Асафьев, либретто – Булгаков). Театр Вахтангова не решается заключить договор на пьесу по «Дон Кихоту»: директор театра Е. Н. Ванеева сообщает 29 июня, что в Комитете по делам искусств «были очень поражены темой»[303].
1 июля 1937 года Е. С. записала: «Ужинали у нас – Вильямсы и Гриша Конский – после долгого