Имаджика - Клайв Баркер

Он провел лучом по серии картинок, которая привела его к стене, также раскрашенной, но совсем другой рукой. Здесь уже речь не шла ни о каких копиях. Картина на стене была такой огромной, что Клему пришлось несколько раз провести фонариком из конца в конец, прежде чем ему открылось все ее великолепие. Было совершенно ясно, что одержимая филантропическими идеями группа живописцев-монументалистов взвалила на себя задачу по украшению этого подземного мира, и результатом их работы стал фантастический пейзаж с зелеными небесами, простреленными молниями ослепительно желтого, под которыми простиралась желто-оранжевая равнина. На песке возвышался окруженный крепостными стенами город с причудливыми шпилями. Краска в лучах фонарика ярко блестела, и, подойдя поближе, Клем обнаружил, что монументалисты закончили свои труды совсем недавно. Стена до сих пор была липкой. С небольшого расстояния было видно, что картина выполнена крайне небрежно, едва ли не наспех. На изображение города и его башен ушло не более дюжины мазков, а дорога, идущая от его ворот, была воссоздана одним-единственным змеящимся движением кисти.

Оторвав лучик фонарика от картины, чтобы осветить лежащий впереди путь, Клем понял, почему монументалисты проявили такую небрежность. Они потрудились над каждой доступной стеной в округе, создав целый парад ослепительных образов, многие из которых были куда более странными, чем пейзаж с зеленым небом. Слева от Клема был человек с двумя сложенными руками вместо головы, между ладонями которого плясали молнии. Справа – семейка чудиков с волосатыми лицами. Дальше виднелся горный пейзаж с фантастическим довеском в виде нескольких обнаженных женщин, парящих над снегами, а пониже – усеянная черепами степь, на горизонте которой паровоз выплевывал дым в ослепительное небо. Еще пониже был остров, окруженный морем, по которому бежала одна-единственная волна, а в пене этой волны проступало чье-то лицо. Все это было изображено в той же страстной спешке, что и первая картина, но от этого живопись только обретала нетерпеливость наброска и становилась более мощной в своем воздействии. Возможно, дело было в его утомлении или просто в необычном местонахождении этой выставки, но на Клема она произвела сильное и странное впечатление. В картинах не было ничего фальшивого и сентиментального. Они были как бы окнами, открытыми в сознания незнакомцев, и он почувствовал радостное возбуждение, обнаружив там такие чудеса.

Следя взглядом лишь за сменой образов, он полностью утратил ориентировку. Выключив фонарик, чтобы определить свое местоположение по свету уличных фонарей, он увидел лишь небольшой костер впереди и, за неимением другого маяка, направился к нему. Те, кто развел его, обосновались в небольшом садике, разбитом посреди бетона. Возможно, в прежние времена он и мог похвастаться клумбой роз или цветущими кустами, а также скамейками, посвященными памяти какого-нибудь покойного отца города. Но теперь здесь была лишь жалкая лужайка, трава которой чахло зеленела, едва пробиваясь сквозь грязь. На ней и собрались обитатели картонного города или во всяком случае какая-то их часть. Большинство спали, завернувшись в пальто и одеяла, но несколько человек стояли вокруг костра и разговаривали, передавая по кругу сигарету.

Заметив Клема, негр, сидевший на низкой ограде рядом с воротами садика, поднялся, чтобы защитить вход. Клема это не остановило. В позе негра не было заметно угрозы, да и в садике царило полное спокойствие. Спящие не ворочались и не издавали криков. Судя по всему, им снились приятные сны. Те, кто стоял вокруг костра, разговаривали шепотом, а когда они смеялись, что случалось поминутно, с уст их срывался отнюдь не тот хриплый, отчаянный звук, к которому привык Клем, а легкий, непринужденный смех.

– Кто ты такой, парень? – спросил его негр.

– Меня зовут Клем. Я заблудился.

– Ты не похож на бездомного, парень.

– Я и не бездомный.

– Так почему же ты здесь?

– Я уже сказал: я заблудился.

Негр пожал плечами.

– Станция Ватерлоо вон там, – сказал он, махнув приблизительно в том же направлении, откуда появился Клем. – Но тебе придется долго дожидаться первого поезда. – Он перехватил взгляд Клема, устремленный в сад. – Извини, парень, сюда тебе нельзя. Если у тебя есть свой дом, отправляйся туда.

Однако Клем не двинулся с места. Взгляд его был прикован к одному из людей у костра, который стоял спиной к воротам.

– Кто этот человек, который сейчас говорит? – спросил он у часового.

Негр оглянулся.

– Это Маляр, – ответил он.

– Маляр? – переспросил Клем. – Ты, конечно, хотел сказать Миляга.

Клем не повышал голоса, но слоги этого имени, должно быть, далеко разнеслись в тихом воздухе, потому что стоило им сорваться с его губ, как человек у костра запнулся и медленно повернулся к воротам. Он выделялся темным силуэтом на фоне костра, и черты его различить было не так-то просто, но Клем знал, что не ошибся. Человек вновь повернулся к своим собеседникам и сказал какую-то фразу, которую Клем не расслышал. Потом он отошел от костра и направился к воротам.

– Миляга? Это я, Клем.

Негр отступил в сторону и открыл ворота, чтобы выпустить из сада человека, которого он назвал Маляром. Человек остановился и пристально изучал незнакомца.

– Я тебя знаю? – спросил он. В голосе его не слышалось враждебности, но не было в нем и теплоты. – Ведь я знаю тебя, верно?

– Да, ты знаешь меня, друг, – ответил Клем. – Ты знаешь меня.

Вдвоем они пошли вдоль реки, оставив за спиной спящих вокруг костра людей. Вскоре стали очевидны произошедшие в Миляге многочисленные перемены. Во-первых, конечно, он толком не знал, кто он такой, но были и другие изменения, имевшие, как почувствовал Клем, еще более глубокую природу. Речь его была простой, равно как и выражение его лица, которое было попеременно то встревоженным, то безмятежным. Что-то от того Миляги, которого знали он и Тэйлор, исчезло – возможно, навсегда. Но что-то готовилось занять пустующее место, и Клем почувствовал желание быть рядом с этим новым хрупким я, чтобы охранять его от опасностей.

– Это ты написал картины? – спросил он.

– Да, вместе с моим другом Понедельником, – сказал Миляга. – Мы работали на равных.

– Я не помню, чтобы ты когда-нибудь рисовал нечто подобное.

– Это все места, в которых я побывал, – сказал ему Миляга. – И люди, которых я знал. Они стали возвращаться ко мне, когда у меня появились краски. Но медленно, очень медленно. Еще так много у меня в голове... – Он поднес руку ко лбу, покрытому плохо зажившими ссадинами. – ...и все это сбивает меня с толку, не дает сосредоточиться. Ты зовешь меня Милягой, но у меня есть и другие имена.