Новый Михаил - Владимир Викторович Бабкин

на присоединение к России всей зоны черноморских Проливов и Галиции. Кроме того, я настаиваю на исключении вопроса о независимости Польши из международного обсуждения. Это внутренний вопрос России, такой же точно, как вопросы Индии или Ирландии являются внутренним делом Великобритании, а вопрос Алжира – внутренним делом Франции. Иного понимания этого дела я не вижу и не приемлю.

Впрочем, это уже тема отдельных писем и переговоров. Мне же нужно дать французам официальный ответ до полудня по парижскому времени 8 апреля. Если к этому моменту нам не удастся совместными усилиями разрешить эту ситуацию ко всеобщему удовлетворению, то я буду вынужден выдвинуть Франции встречный ультиматум, который, уверяю тебя, никому не понравится.

Прошу тебя вмешаться в конфликт и помочь нашим народам жить в согласии и вместе двигаться к общей победе. Возможно, это последний шанс избежать трагедии для всего человечества.

С уважением и наилучшими пожеланиями, твой кузен Майкл.

7 апреля 1917 года, Москва.

* * *

Праздничная музыка и гомон веселья доносился от Красной площади. Москва гуляла. Россия отмечала Благовещение. Благую весть.

Вечерние газеты еще не вышли.

Да и что писать в них?

А ведь что-то нужно…

Мы сидели в «Аквариуме», и наше настроение резко контрастировало с настроением улицы, ведь кризисный штаб вряд ли собирается для травли анекдотов.

– Итак, вы все слышали господина Свербеева. Нам предъявлен ультиматум. В этот раз самый настоящий.

Я взял в руки лист требований, которые были оставлены Палеологом, и вновь пробежал его взглядом.

– От нас требуют безусловного продолжения войны, наступления, замены правительства на лояльное им и окончательного превращения России в марионеточное государство, точнее выражаясь, колонию с официальным внешним управлением. Передача французам активов, прекращение дел против заговорщиков и прочее – это лишь частности. Можем ли мы на это пойти? Ответ – нет. Ответ очевидный и однозначный. Скажу больше – именно на такой ответ они и рассчитывают, иначе никогда бы не предъявили столь вызывающий ультиматум. Однако должна быть причина, почему мы получили этот ультиматум и получили его именно сегодня. У меня есть ощущение, что французы, да и британцы, надеются на что-то внутри России, что-то, что заставит нас пойти на любые уступки. Либо же этот ультиматум что-то должен спровоцировать, стать началом чего-то. Чего? Беспорядков? Заговора? Уже переворота? Что мы пропустили? Я слушаю вас, господа. Начнем с вас, Константин Иванович.

– Пока ничего такого, что выходит за привычное в последние дни и недели возбуждение, на улицах столицы не отмечено, государь. – Глобачев кивнул в сторону бурлящей Красной площади. – В Москве шумят, как обычно. Филеры и дворники также не фиксируют чего-то эдакого. Сегодняшние сводки МВД даже сообщают о некотором спаде возбуждения. Вероятно, это связано с наступлением праздников. Если бы было что-то эдакое, мы бы зафиксировали.

– Владимир Евстафьевич?

Начальник Имперской СБ также ничем особенным не порадовал. Равно как и остальные спецслужбы. Проблема в том, что и моя личная и тайная служба Евстафия и его сорванцов ничего не доносила особенного. И лишь морской министр Григорович хмуро сообщил:

– На Балтийском флоте обстановка стала тревожной, государь. Кронштадт и Гельсингфорс взбудоражены слухами, что вы, ваше величество, собираетесь снять экипажи с кораблей и сдать флот немцам. Ждете лишь момента, когда Финский залив вскроется ото льда.

Я перевел взгляд на шефа жандармов. Курлов слегка замялся, но затем ответил:

– Все дело в том, государь, что Петроград сейчас испытывает острую нехватку сотрудников всех служб порядка и безопасности. Перенос столицы в Москву и повышенное внимание безопасности вашего величества весьма существенно оголили наши структуры там, которые к тому же не оправились еще и после февральских событий и кирилловского мятежа. Нам просто не хватает сил для полного контроля над Петроградом.

Так. Слона-то мы и не приметили. Айяйяйя-яй. М-да…

– К тому же смею напомнить, – Свербеев кивнул на ультиматум, который я держал в руке, – что в Петрограде остались посольства Великобритании и Франции, и уж они-то свои штаты не сокращали и в Москву не переводили.

– Думаю, что там и без посольств есть кому воду мутить. – Батюшин взглянул в сторону Маниковского. – Уж очень Алексей Алексеевич там взялся порядок наводить с исполнением и распределением военных заказов, но все больше пугал.

Министр вооружений промолчал, а я уточнил:

– Поясните мысль, Николай Степанович, будьте любезны.

Главный инквизитор пояснил:

– Есть у меня сведения о том, что промышленники весьма обеспокоены объявленным господином министром вооружений решением о заморозке дальнейших работ над постройкой кораблей на верфях Петрограда. А это государственные заказы и деньги. Очень, очень большие деньги. Стоит ли удивляться, что вдруг активизировались агитаторы на флоте? Да и в самом Петрограде их наверняка стало больше. Но это вопрос к ОКЖ и к МВД.

Курлов и Глобачев одарили его «добрыми и благодарными» взглядами.

– А вы сами что же?

Батюшин пожал плечами.

– А то же, что и все, государь. Делаем все, что возможно. К тому же мы занимались в Москве подготовкой и ходом трибунала, да и Государственная Дума требовала внимания. Конечно, ночные аресты и разговоры что-то дали, но явно недостаточно. Но министр вооружений ходатайствовал о прекращении «практики запугивания». Так что я смел полагать, Алексей Алексеевич сам справится с вопросом контроля промышленников.

Маниковский побагровел, но я не дал возникнуть перепалке.

– Так, господа, стоп! С этим понятно. Чего еще нам ждать в ближайшие дни, а может, и часы? Если полыхнет в Кронштадте, насколько только это может заставить нас принять ультиматум?

Премьер взял слово.

– Петроград действительно сейчас самое слабое место, государь. Перенос столицы в Москву не мог не сказаться на управляемости ситуации там. Нужно признать, что Питер выпал из фокуса нашего внимания