Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова ) - Виктор Гюго

— Ах ты, несчастный подкидыш!

— Лайся, лайся, бабушка Мусорная яма! — крикнул ей Гаврош.

Немного спустя, проходя мимо отеля Ламуаньон, он воскликнул:

— Вперед, на бой!

Тут на него вдруг напала тоска. Он взглянул на свой бесполезный пистолет взглядом, полным упрека, точно надеялся этим пристыдить его, и сказал ему:

— Вот я действую, а ты должен бездействовать!

Настоящая собака может отвлечь от собачки пистолетной. Мимо пробегала тощая дворняжка. Гаврош почувствовал к ней жалость.

— Бедный песик! — сказал мальчик. — Ты, видно, проглотил бочонок. У тебя под шкурой торчат все его обручи.

Затем он направился к Орм-Сен-Жервэ.

III.

Справедливое негодование цирюльника

Достойный цирюльник, прогнавший малюток, которых Гаврош приютил было в гостеприимных недрах слона, был в эту минуту занят в своей лавочке бритьем старого солдата, служившего при Империи. Шел разговор. Цирюльник очень естественно заговорил с ветераном о мятеже, потом о генерале Ламарке; от Ламарка они перешли к императору. Если бы при этой беседе цирюльника с солдатом присутствовал Прюдом, то он, наверное, записал бы ее, украсил бы своими арабесками и издал бы под заглавием: «Разговор бритвы и сабли».

— Сударь, а как ездил император верхом? — спрашивал цирюльник своего собеседника.

— Плохо, — отвечал солдат, — он не умел падать, поэтому никогда и не падал.

— А что, хороши были у него лошади? Наверное, прекрасные.

— Я заметил его коня в тот день, когда он пожаловал мне крест. Это была скаковая лошадь, вся белая. У нее были далеко расставленные уши, глубокое седло, тонкая голова с черной звездочкой на лбу, очень длинная шея, крепкие колени, выдающиеся бока, покатые плечи, сильный круп. Она была больше пятнадцати пядей ростом.

— Славная лошадка! — заметил парикмахер.

— Да, таков был конь его величества.

Парикмахер почувствовал, что после этих слов будет приличнее немного помолчать. Помолчав с минуту, он продолжал:

— Кажется, император был только один раз ранен, не правда ли, сударь?

Солдат ответил спокойным и важным тоном бывалого человека:

— Да, в пятку, при Ратисбонне. Я никогда не видел его так одетым, как в тот день. Он был такой чистенький, как новенький су.

— А вы, господин ветеран, наверное, имели много ран?

— Я-то? — воскликнул солдат. — О нет! При Маренго я получил два сабельных удара по затылку, при Аустерлице одну пулю в правую руку, другую — при Иене в левое бедро, при Фридланде мне въехали штыком вот сюда, под Москвой меня угостили семью или восемью ударами пикой в разные места, под Люценом осколком бомбы мне раздробило палец… Ах да! Еще при Ватерлоо мне угодила пуля в бедро. Вот и все.

— Как хорошо умирать на поле сражении! — с пиндарическим пафосом* воскликнул цирюльник. — Честное слово, я бы лучше желал получить пушечное ядро прямо в живот, чем понемногу, медленно издыхать в постели от болезни и возиться с докторами, аптекарскими снадобьями, спринцовками, припарками и тому подобным.

— У вас голова с мозгами, — одобрил солдат.

Едва он успел выговорить последнее слово, как стены лавчонки дрогнули от сильного треска. Одно из оконных стекол разлетелось вдребезги. Цирюльник помертвел.

— Господи, вот уж оно! — вскричал он.

— Что такое? — спросил солдат.

— Да пушечное ядро.

— Вот это что, — сказал ветеран и поднял предмет, катившийся по полу и оказавшийся довольно увесистым булыжником.

Парикмахер подбежал к разбитому окну и увидал Гавроша, со всех ног улепетывавшего по направлению к рынку Сен-Жак. Проходя мимо лавки цирюльника, Гаврош, который до сих пор помнил своих карапузиков, не мог устоять против искушения поздороваться с цирюльником по-своему и бросил в окно камень.

— Видите! — воскликнул цирюльник. — Эти пакостники делают зло ради самого зла!.. Ну что я сделал этому негодному мальчишке?

IV.

Ребенок удивляется старику

На рынке Сен-Жак, где уже был разоружен пост, Гаврош присоединился к толпе, во главе которой находились Анжолрас, Курфейрак, Комбферр и Фейи. Эта компания была почти вся вооружена. К ней примкнули попавшиеся навстречу Багорель и Жан Прувер. У Анжолраса было двуствольное охотничье ружье, у Комбферра — ружье национальной гвардии с номером легиона, за пояс у него были заткнуты два пистолета, выглядывавшие из-под расстегнутого сюртука. У Жана Прувера имелся старый кавалерийский мушкет, у Багореля — карабин. Курфейрак размахивал тростью с обнаженным кинжалом. Фейи с обнаженной саблей в руке шел впереди и что-то кричал.

Компания шла от набережной Морлан. Все были без галстуков, без шляп, запыхавшиеся, промокшие под дождем, с огнем в глазах. Гаврош спокойно подошел и спросил:

— Куда мы идем?

— Иди и узнаешь, — ответил Курфейрак.

Позади Фейи шел или, вернее, скакал Багорель, чувствовавший себя среди мятежа как рыба в воде.

На нем был кармазинного цвета жилет, и он выкрикивал слова самого сокрушительного свойства. Его жилет смутил одного прохожего, который в ужасе крикнул:

— Красные идут!

— Красные! — передразнил его Багорель. — Что за смешные страхи, гражданин! Что касается меня, то я не дрожу перед красным маком, и маленькая красная шапочка не внушает мне никакого ужаса. Буржуа, поверьте мне, боязнь красного цвета лучше предоставить рогатому скоту.

В это время он заметил на угловой стене наклеенный листок самого мирного характера в мире. Это было разрешение есть яйца, то есть великопостное объявление парижского архиепископа к его пастве.

— Паства! — воскликнул Багорель. — Вежливая форма выражения: «Гусиное стадо!»

С этими словами он сорвал листок со стены. Это подкупило Гавроша. С этой минуты мальчик принялся изучать Багореля.

— Багорель, ты это сделал напрасно, — сказал Анжолрас. — Не следовало трогать этого листка. Нам до него нет никакого дела, и ты даром тратишь свой пыл на пустяки. Береги свои заряды. Не следует стрелять понапрасну.

— У каждого свой вкус, — возразил Багорель. — Это епископское послание раздражает меня. Я хочу есть яйца без всякого разрешения. Ты человек со знойным, но сосредоточенным нравом, а я люблю позабавиться. Что же касается траты сил, то я вовсе не растрачиваю их понапрасну, — наоборот, я только воодушевляю себя. Клянусь Геркулесом, я разорвал это послание единственно для возбуждения аппетита.

Помянутое Багорелем имя Геркулеса возбудило внимание Гавроша. Мальчик всячески искал случаев поучиться, и этот истребитель уличных объявлений поразил его своей ученостью.

— Что это за имя «Геркулес»? — осведомился гамен у Багореля.

— Это значит по-латыни черт, — ответил Багорель.

Тут он заметил в одном окне глядевшего на них бледнолицего и чернобородого молодого человека, быть может, одного из членов общества «Абецеды», и крикнул ему:

— Живей, патронов! Para bellum! [101]

— Он действительно bel homme [102], - заметил Гаврош, вообразивший, что уже стал понимать латынь.

Багореля с товарищами сопровождал шумный кортеж, состоявший из студентов, художников, молодых людей, принадлежавших к обществу «Лозы» в городе Э, рабочих, портовых разгрузчиков и множества других лиц. Все были вооружены палками и штыками, у некоторых, как у Комбферра, за поясами были заткнуты пистолеты.

В этой толпе находился старик, с виду очень дряхлый. Он был без оружия и, видимо, старался не отставать от толпы, хотя мысль его, очевидно, витала далеко от этого места.

Гаврош заметил его и спросил Курфейрака:

— Qeqsequla?

— Видишь, старичок, — ответил тот.

Это был Мабеф.

V.

Старик

Вернемся немного назад. Анжолрас и его друзья находились на бульваре Бурдон возле хлебных магазинов в ту минуту, когда драгуны преградили путь толпе, следовавшей за гробом Ламарка. Анжолрас, Курфейрак и Комбферр были из тех, которые шли по улице Бассомпьер с криками: «На баррикады!» На улице Ледигьер они встретили старика, привлекшего их внимание тем, что он шел зигзагами, точно пьяный. Вместо того чтобы надеть шляпу на голову, он нес ее в руках, хотя целое утро лил дождь, не перестававший и теперь. Курфейрак узнал в этом старике Мабефа. Он знал его потому, что не раз провожал Мариуса до его дверей. Зная мирный и более чем робкий характер этого старого буквоеда, Курфейрак был очень удивлен, встретив его посреди этой толпы в двух шагах от кавалерии, под пулями, с обнаженной головой, по которой немилосердно хлестал дождь. Курфейрак подошел к Мабефу, и между двадцатипятилетним молодым мятежником и восьмидесятилетним мирным старцем произошел следующий разговор:

— Господин Мабеф, идите домой.