Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова ) - Виктор Гюго

Все вооружались, кто как мог. Столяры захватили стальные гребни верстаков: «чтобы пробивать двери». Один даже смастерил себе кинжал из костыля, сломав конец и наточив обломок. Другой в нетерпении, ожидая «атаки», спал не раздеваясь подряд три ночи. Плотник по имени Ломбье встретил товарища, который у него спросил:

— Куда идешь?

— Да вот, нет оружия: иду на лесной склад за циркулем.

— Зачем он тебе?

— Не знаю еще, — отвечал Ломбье.

Человек по фамилии Жакелин подходил к прохожим рабочим со словами:

— Ступай-ка и ты!

Он разливал вино на десять су и спрашивал:

— Работа есть?

— Нет!

— Ступай к Фиспьеру меж Шарокской и Монтрейльской заставами; там тебе будет работа.

У Фиспьера найдены были патроны и ружья. Вожди словно почтальоны разносили призывы своим сторонникам. У Бартелеми близ Тронной заставы у Капеля у Пти-Шапо посетители, серьезно глядя, говорили:

— Где твой пистолет?

— Под блузой, за пазухой.

— А твой?

— Под сорочкой!

На улице Триверсиер перед мастерской Ролана и во дворе «Мезон-Брюле» перед мастерской Бернье толпился, перешептываясь, народ. Среди толпы бросался в глаза пылкостью Маво, рабочий, нигде не служивший больше недели: хозяева отказывали ему, «так как его не переспоришь в разговоре». Маво был убит на следующий день на баррикаде в улице Менильмонтан. Прето, которого постигла та же участь, поддерживал Маво и на вопрос: «Какая твоя цель?» отвечал: «Революция!» Рабочие, собравшись на углу улицы Берси, дожидались Лемарена, революционера-уполномоченного предместья Сен-Марс. Паролями обменивались почти у всех на виду.

И вот 5 июня попеременно, то при дождливой, то при солнечной погоде, погребальная процессия генерала Ламарка прошла по Парижу с обычной военной торжественностью, усиленной известными предосторожностями. За гробом шли два батальона с затянутыми черным крепом барабанами и опущенными вниз ружьями, за ними двигалось десять тысяч человек национальной гвардии с саблями на боку, далее следовали батареи той же гвардии. Катафалк везли молодые люди. Непосредственно за катафалком следовали офицеры из Дома Инвалидов, неся лавровые ветви. Шествие сопровождалось несметными пестрыми волнующимися толпами народа, в числе которых находились члены общества Друзей народа, воспитанники школ правоведения, медицинской и прочих учебных заведений, выходцы всех наций и многие другие. Виднелись знамена испанские, итальянские, немецкие, польские и всевозможные флаги. Тут были дети, опоясанные зелеными ветвями, каменотесы и плотники, типографщики, резко выделявшиеся своими бумажными колпаками. Шли по двое, по трое, кричали, размахивали — кто палками, кто и саблями, шли беспорядочной массой, но тем не менее единодушно, шли то колоннами, то вперемежку. Отдельные группы выбирали себе вожаков. Какой-то человек, вооруженный парой пистолетов, пропуская мимо себя шествие, как будто производил смотр проходившим перед ним толпам. На боковых аллеях бульваров, на деревьях, на балконах, на окнах, на крышах домов, словом, всюду, кипело море мужских, женских и детских голов; взоры всех были полны беспокойства и страха. Вооруженная толпа двигалась, невооруженная смотрела.

Правительство, со своей стороны, наблюдало и, наблюдая, держало наготове меч. На площади Людовика XV можно было видеть полностью готовые к выступлению, с заряженными мушкетами и с полными патронташами, четыре эскадрона карабинеров верхом и с трубачами впереди. В Латинском квартале и в Ботаническом саду стояла муниципальная стража, расположенная отрядами на смежных улицах, на Винном рынке находился эскадрон драгун, на Гревской площади — половина 12-го полка легкой кавалерии, у Бастилии — другая половина того же полка, у целестинцев был расположен 5-й драгунский полк, Луврский двор был заполнен артиллерией. Остальные войска оставались в казармах, готовые выступить по первому приказу. Кроме того, были войска и в окрестностях Парижа. Встревоженная власть ввиду грозной толпы держала наготове двадцать четыре тысячи человек войска в городе и тридцать тысяч в окрестностях.

В процессии циркулировали различные слухи. Шли толки о происках легитимистов, о герцоге Рейхштадтском*, которого Бог осудил на смерть, как раз в ту минуту когда толпа предназначала его на императорский трон. Какая-то личность, оставшаяся неизвестной, сообщила толпе, что в условленный час два подкупленных подмастерья откроют ей двери оружейного завода. На лицах большинства преобладало выражение восторга с примесью удрученности. Вместе с тем в этой толпе, волнуемой такими сильными, но благородными чувствами, виднелись и лица злодеев, в гнусных чертах которых так и было написано: «Будем грабить!» Есть движения, которые баламутят самое дно болот и выбрасывают на поверхность тучи гнилостных осадков.

Шествие двигалось с лихорадочной медленностью от дома умершего по бульварам до Бастилии. Временами шел дождь, но это не обескураживало толпу. Произошло несколько инцидентов: обнесли гроб вокруг Вандомской колонны, бросали камни в герцога Фиц-Джемса, появившегося на балконе с покрытой головой, с одного из народных знамен сорвали галльского петуха и втоптали его в грязь, ранили ударом сабли полицейского у ворот Сен-Мартена. Один офицер 12-го полка легкой кавалерии закричал: «Я за Республику!» Когда пришли студенты Политехнической школы, которых власти не допускали на демонстрацию, внезапно раздались крики: «Да здравствует Республика!» Путь шествия сопровождался всевозможными криками. У Бастилии к процессии присоединились длинные вереницы любопытных со зловещими лицами; началось бурление страшно закипавшей толпы. Слышно было, как один человек говорил другому: «Видишь вон того с рыжей бородкой? Это тот, который объявит, когда нужно будет стрелять». Кажется, эта же самая рыжая бородка принимала участие того же характера в другом мятеже — в деле Кениссе.

Похоронное шествие миновало Бастилию, проследовало вдоль канала, перешло через Малый мост и достигло Аустерлицкого моста. Там оно остановилось. В эту минуту вся громадная толпа с высоты птичьего полета имела вид исполинской кометы, голова которой касалась названного моста, а хвост тянулся от набережной Бурдон вплоть до ворот Сен-Мартен, задевая по пути и площадь Бастилии. Вокруг гроба образовалось пустое пространство. Толпа притихла. Лафайет возвысил голос и простился с Ламарком. Это была глубоко трогательная минута: все головы обнажились, все сердца забились. Вдруг какой-то человек, сидя верхом на лошади, весь в черном, появился в средине круга с красным знаменем. Некоторые говорят, что он явился с пикой, увенчанной красным колпаком. Лафайет отвернулся. Эксельман покинул процессию.

Красное знамя подняло бурю и скрылось в ней. От бульвара Бурдон вплоть до Аустерлицкого моста зашумели народные волны. Вся окрестность дрожала от двух могучих криков: «Ламарка в Пантеон!», «Лафайета в ратушу!». Молодежь при восклицаниях толпы запряглась в дроги и повезла тело Ламарка через Аустерлицкий мост, а Лафайета — в фиакре по Морланской набережной.

В толпе, окружавшей и приветствовавшей Лафайета, многие указывали друг другу на одного немца, которого звали Людвиг Снидер и который впоследствии умер столетним стариком. Он участвовал в войне 1776 года, сражался при Вашингтоне в Трентоне* и при Лафайете — в Брендивайне*.

Между тем на левом берегу тронулась муниципальная кавалерия и загородила мост, а на правом вышли от Целестинцев драгуны и развернулись вдоль Морланской набережной. Те, которые везли Лафайета, неожиданно столкнулись с ними на повороте набережной и крикнули: «Драгуны!» Последние молча двигались шагом с пистолетами в кобурах, с саблями в ножнах и карабинами за спиной, с видом мрачного ожидания. Шагах в двухстах от Малого моста драгуны остановились. Когда до них добрался фиакр с Лафайетом, они расступились и пропустили его, потом снова сомкнули ряды. В эту минуту народ и драгуны слились в одно целое. Женщины в ужасе бросились бежать.

Что произошло в эту роковую минуту, точно никто не мог бы сказать. Это был один из тех моментов, когда сталкиваются две тучи. Одни рассказывают, что толчком к началу дела послужил трубный сигнал к атаке, раздавшийся со стороны Арсенала, а другие — удар кинжалом, нанесенный мальчиком драгуну. Несомненно только то, что вдруг грянуло одновременно три выстрела: одним убило эскадронного командиpa Шолэ, другим — глухую старуху, запиравшую свое окно, выходившее на улицу Контрскарп, а третьим опалило одному офицеру эполет. Какая-то женщина закричала: «Слишком уж рано начинают!» Вдруг на противоположной стороне Морланской набережной показался драгунский эскадрон, во весь опор мчавшийся из казарм по улице Бассомпьер и по бульвару Бурдон, энергично прокладывая себе путь в толпе.