Государевы конюхи - Далия Трускиновская

Стенька осведомился о джидах — вроде бы как приценился. Купец внимательно его оглядел и сказал, что товар редкий, спрос на него невелик, но коли угодно, он отправит сидельца домой, чтобы взял из ларя и принес два джида на выбор. А поскольку живет купец неподалеку, то Стенька может прогуляться вдоль ряда, поглядеть, у кого что, и когда почти все лавки закроются, пусть приходит — купец-де его дождется.

Очень порадовавшись тому, что наконец увидит диковину, Стенька отправился на прогулку. Делать уж точно было нечего — разве что потолковать со знакомцами, которых на торгу было великое множество. Одному он рассказал о купце из Саадачного ряда.

— А, то Ермак Савельевич, — опознал страшную рожу знакомец. — Он в оружии толк знает. Ты, коли что, к нему ступай — и выберет, и присоветует, что тебе, по твоим деньгам, больше подходит.

Стенька вздохнул — когда еще будут по карману те бирюзовые джериды? И неторопливо направился к лавке Ермака Савельевича.

— Ну, ты горазд гулять, мы уж запирать собирались, заходи скорее! — пригласил сиделец Алешка.

— Принес? — спросил, входя, Стенька.

— Да уж принес…

Дверь за Стенькиной спиной захлопнулась. Он резко обернулся и увидел человека, которого охотнее всего встретил бы в храме Божьем на отпевании, лежащим в гробу. Это был Богдашка Желвак.

— Твою мать! — воскликнул изумленный Стенька.

— Твою мать! — повторил не менее изумленный Желвак.

— Ермак Савельевич, точно ли он за джеридами приходил? — спросил оказавшийся рядом с Желваком конюх Данила.

— Точно он. Тут ошибки нет.

— Джид персидский, стало быть, понадобился? — нехорошим голосом и с преотвратным прищуром спросил Желвак. — А ну, говори живо: кто тебя за джидом прислал?

— Никто не присылал, самому надобен! — с задором отвечал Стенька.

— Тебе?! — хором спросили Богдашка и Данила.

— Мне!

Конюхи переглянулись.

— Да ну его, дурака, — вдруг сказал Желвак. — Услыхал, поди, где-то, что есть, мол, такой персидский джид, пожелал увидеть. Он же вечно всюду нос сует…

— Нет, Богдаш, — возразил Данила. — Он неспроста джид ищет. Ты на него взгляни…

Стенька ошалел. Неужто Деревнин прав и у него на роже все как есть написано?

— Ну, взглянул…

— Врет чего-то…

Желвак фыркнул.

— Берем под белы рученьки и ведем к дьяку, — решил он, — пока тот обратно в Коломенское не ускакал. Ночевать в Москве он вроде не собирался. А тащить этого обалдуя в Коломенское — так живым не довезем, я его сам по дороге пришибу…

Сопротивляться было бесполезно.

Данила появился на конюшнях грязный, как прах, и голодный, как волк. Они таки заблудились с Настасьей в земляных норах. Когда выбрались из ловушки, визг и шум борьбы слышались совсем близко, и первое, что пришло на ум, — нечистая сила кого-то дерет. Мало ли, где у нее в Москве пристанище? Может статься, и под Кремлем — охраняют какие-нибудь сатанаилы закопанный сундук с золотом и чинят расправу над дураком, что полез тот сундук добывать.

Проплутали кум с кумой довольно долго, проголодались, наконец выбрели на одну из подземных улиц, а там уж Настасья сообразила, куда идти. Данила видел, что розыск ни к чему путному не привел, разозлился на куму и, когда она вывела его в дом своего названого деда, оставил ее одну, а сам помчался к Боровицким воротам, благо как раз стемнело и никто не видел его чумазой образины.

Дед Акишев не спал, возился в шорной и, услышав возню у водогрейного очага, взял вилы и пошел глядеть, кто там балуется. В очаге оставалось еще довольно теплой воды, Данила зачерпнул ведерко и старательно оттирал лицо и руки.

— Где ж тебя носило, чадище-исчадище?! — воскликнул дед. — И чей это на тебе кафтан?

— Ох, Назарий Петрович, не спрашивай…

— Ты где так извозился?

Данила утерся рукавом и вздохнул.

— А что, Назарий Петрович, ты на конюшнях уж полвека живешь, ты все знаешь — тут нечистая сила не водится?

— Нечистая сила? А где она тебе являлась? В каком образе? Тимофею вон голая женка мерещилась, — сообщил дед. — Насилу отвадили. Попа звали молебен служить, конюшни святить. Тебя тоже девки допекли?

— Нет, иное.

— Да говори ты толком!

— Визжало что-то под землей, возилось, словно беси воевали, — туманно отвечал Данила.

— Тьфу, я-то думал! — разочарованно воскликнул дед. — Не беси это, а барсуки.

— Какие еще барсуки?

— Такие, что под Кремлем норы роют. Зверь невелик, морда забавная, увалень. Они, бывает, ночью наружу выходят, я их видал. Шуба темная, едва и углядишь.

— Что ж они тут, посреди города, поселились? — спросил ошарашенный Данила.

— А чего ж им тут не жить? Они норы роют, им под Кремлем привольно. Едят мелкую живность, а у нас тут мышей — сам знаешь, особливо у Житного двора. Так коты поверху охотятся, а барсучишки — те под землей. Одно плохо — на зиму спать ложатся, как медведи.

— И выходят наружу? — переспросил Данила.

— Выходят, у них уж места есть. Они умные, в кустах прячутся.

— А человек может барсучьей норой проползти?

— Вряд ли. Хотя вылезть в барсучью дыру может, коли рыхлую землю разгребет. Да ты что, в охотники собрался? Не дури, барсучий мех не в цене, грубый. Откуда там, под землей, хорошему быть?

— Не может быть, чтобы барсуки такой шум подняли…

— Они еще почище шумят — когда у них гон. Это тебе еще повезло… Погоди-ка, дитятко! Где это ты барсуков слушал?

Данила смутился.

— Ты куда лазил?

Ответить было нечего. Врать Данила не любил, а правду сказать — дед за сердце возьмется, плохо ему станет. А дед Акишев уж старенький, его беречь следует.

— Откуда ты такой чумазый приплелся, да еще и барсуки там орали? — продолжал допытываться дед.

— Я не своей волей, — пробормотал, краснея до ушей, Данила. — Это Башмаков велел…

— Башмаков тебе велел под землю лазить? Ох, Данила! Выбрось из головы эту дурь. И я был молод, и мне знать хотелось, что там. Да только ничего там нет, одни норы, иная белокаменная, иная кирпичом выложена. А иная, запомни это, на соплях держится. Вот рухнет тебе на дурную голову! И без покаяния на тот свет пойдешь! Кто тебя отмаливать будет? Один ты!

Дед разворчался, вспомнил некстати, что Данила давно не причащался, а какое давно — на Страстную неделю все исповедались и причастились, и он тоже. Сам-то дед постоянно в церковь ходит, и коли его поблизости нет, уж известно, где искать — в храме Рождества Иоанна Предтечи, что в Боровицких воротах. От конюшен близко, служат там необременительно, не по пять часов отстаивать, деда Акишева в храме знают и уважают. Оттуда он и просфорки приносит, велит утром натощак есть и святой водицей запивать.

Дед проповедовал, а Данила благоразумно помалкивал. Так и вышло, что дед забыл, с чего началось, и погнал Данилу в его каморку — спать. Это было самое разумное, парень улегся, думал — закроет глаза и обретет блаженство, ан нет!

Настасья не шла из ума, из памяти!

Все было не так…

Он позволил ей потащить себя в подземелье не только потому, что дьяк в государевом имени Башмаков велел выпытать у нее правду о княжиче Обнорском. Во-первых, он не мог отступить — она бы сочла его трусом! Во-вторых, он знал, что там они будут наедине…

Или наоборот? Главное — остаться с ней наедине, хоть под землей, в сырых и холодных норах! А ее мнение об его отваге или же трусости — второстепенно?

Данила не знал. Все же он оставался шляхтичем, он все еще ощущал свою принадлежность к русской шляхте Орши, он помнил латынь и уроки сабельного боя, он мог худо-бедно объясниться по-польски. То есть не уронить своей чести перед шальной девкой — это было наиважнейшее. Допустим, чести не уронил, хотя и струхнул изрядно от барсучьих воплей…

Они столько времени провели там наедине! И — ничего… Даже того волнения, с которым она говорила ему зимней ночью о невозможности быть вместе, не было. Она просто взяла его с собой, как взяла бы Филатку или Лучку, чтобы деловито обшарить подземелье. А для чего — так и не проболталась.

Что-то изменилось в Настасье… и в ее отношении к Даниле…

Он и не желал себе признаваться, и чувствовал — был миг, когда Настасья ему принадлежала душой и почти что телом, был — да упущен безвозвратно! А почему — лишь Господу ведомо.

Данила долго перебирал все ее словечки, взгляды, заново прошел теми подземными улицами и переулочками. Ничего не понял…

Наконец он все же заснул.

Разбудил его Богдан Желвак.

Вредный Богдашка принес ковшик воды и брызнул в сонную рожу.

— Не храпи, татарам продадим!

Данила сел и замотал башкой, стряхивая воду.

— Жрать охота, сил нет, — сказал он хрипло. — Чего-нибудь найдется?

— Найдется, поди. Вставай. Правду ли дед говорил, что ты в подземелье лазил барсуков ловить?