Волкодав - Мария Васильевна Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зрители не дыша ожидали, когда наконец вспорет воздух первая молния и разразится то, о чём в старости можно будет сказывать внукам. Кажется, мучительным ожиданием не томились только сами бойцы. Оба весьма редко пускали в ход всё, на что были способны, но тогда уж дрались, как у последнего края, где вряд ли получится выжить и остаётся лишь дорого продать свою жизнь.
Люди, так относящиеся к поединку, обычно не спешат его начинать.
Первым сделал движение Сонморов посланник. Он едва заметно, одними глазами улыбнулся противнику… и медленно, не сходя с места, поклонился ему. Бывалые люди из числа горожан заметили даже, что он чуть потупил немигающий взгляд, явив тем самым благородному недругу высшую степень доверия. Венн почти без задержки ответил таким же поклоном, отстав, может быть, на четверть мгновения; со стороны казалось, что они поклонились одновременно. Потом Сонморов человек повернулся и не торопясь, с тем же величавым спокойствием удалился по улице, и люди по-прежнему перед ним расступались. Даже самые ярые любители жестоких драк почему-то не чувствовали себя обделёнными. Лишь несколько человек немного поворчало – на что смотреть, ни тебе крови, ни выбитых зубов на мостовой… Что поделаешь! Никогда не изловчишься, чтобы понравилось всем.
* * *
Девочка тринадцати лет от роду сидела, поджав ноги, на берестяном полу клети и в который раз перебирала содержимое заплечной сумы. Пол был прохладный и гладкий, и оттого ей временами мерещилось прикосновение чешуйчатого рыбьего тела. Снаружи, за стенами, постепенно затихала маленькая деревня. Укладывались спать взрослые и старики, и даже неугомонная молодёжь – пятеро парней и шесть девушек – отправились к соседям Барсукам на посиделки, на честную досветную беседу. Звали с собой Оленюшку, но она не пошла, отговорилась головной болью. Голова у неё действительно болела нередко, однако досадная немочь сегодня была ни при чём. Просто на посиделки, куда она выходила, всё чаще являлись молодые ребята, вместе с отцами приехавшие из своих деревень. О роде Пятнистых Оленей всегда шла добрая слава, а в этом году пролетел слух, что вот-вот «наспеет» новая девка. Почему загодя не присмотреться к ней, не познакомить подросшего сына: кто знает, вдруг у неё и бус не грех попросить?…
Оленюшка никому не рассказывала о том, как мало не прокатилась на спине Речного Коня. Тайна, конечно, жгла и распирала её изнутри, но Оленюшка молчала. Её много раз подмывало открыться любимой подружке Брусничке. Или бабушке, чей взгляд до сих пор светился отнюдь не стариковским задором. В юности бабушка, как говорили, была лукавой красавицей, гораздой кружить парням буйные головы. Люди сказывали, старшие Оленюшкины сёстры удались как раз в неё. А вдруг и поймёт, что мочи нет сжиться со строгим материным наказом и думать забыть о странном человеке, встреченном в Большом Погосте три года назад?…
Вдруг поймёт… Оленюшка так ей ничего и не сказала. Потому что с этим – как в лодке через пороги. Один раз оттолкнёшься веслом, и всё, и поди попробуй остановись.
Она попыталась мысленно сравнить себя с бабушкой, какой та была в юности, и снова вздохнула. Она сама знала, что ей-то Хозяйка Судеб не отмерила ни девичьего лукавства, ни затмевающей ум красоты. Взрослый же человек, посмотрев на неё, добавил бы, что она ещё и переживала самый растрёпистый возраст: уже ушла детская прелесть, а взрослые черты покуда не проявились. Бывает ведь, что дурнушки, перелиняв, вызревают в самых настоящих красавиц. Бывает и наоборот. Кто вылупится из взъерошенного птенца по имени Оленюшка, мудрено было покамест даже представить.
Взрослый человек, вероятно, заметил бы и то, что душа девочки пребывала не в большем порядке, нежели внешность. Обиды, которые зрелое сердце на другой день забывает, в тринадцать лет заставляют нешуточно думать о скончании неудавшейся жизни. Или на худой конец о побеге из дому. А если тебе за три года так часто напоминали о коротком разговоре под яблоней, что ты и впрямь поняла – не случайна была та давняя встреча? И столько раз приказывали выкинуть бродягу безродного даже из мыслей, что ты вправду уверовала – он-то и есть твой единственный суженый, Богами обещанная судьба? Как тут быть?… А удивительный пёс с ясной бусиной, вшитой в ошейник, пёс-оборотень с человеческими глазами, дважды являвшийся то ли наяву, то ли в мечте?… Увидит ли она его в третий раз, и если да, то что будет означать его появление?… В груди холодело, сердце принималось ныть тревожно и сладко. Сколько раз Оленюшка с надеждой поглядывала в святой красный угол, на деревянные лики Богов, вырезанные прадедовскими руками. Она молилась и просила совета, но Боги молчали: думай сама.
Вот она и надумала. Казните теперь.
Оленюшке было обидно. Никто не хотел слушать её, никто не торопился ободрить. Вот хватятся утром – как так, почему коровы не доены? – а дочки и нету…
Мысль о покинутых, обиженно мычащих коровах была определённо лишней. Одно дело – перебирать и растравливать собственные горести, укрепляясь в принятом решении. И совсем другое – понять, что задуманное деяние причинит боль другим. Бессловесной, ни в чём не виноватой скотине… Ласковые носы, добрые глаза, мохнатые уши, привыкшие к её голосу…
Оленюшка всхлипнула было, жалея себя. Потом потянулась к двери, выглядывая наружу. От движения опрокинулась лежавшая на коленях сума, и выпало бурое орлиное перо. А берёста на полу, гладкая и прохладная под ладонью, снова показалась чешуйчатой спиной Речного Коня.
Из рода уйду…
За дверью густела серая полумгла; дверь смотрела на юг – как и в любом строении, которое рубили с умом, – но девочка знала, что розовое зарево прятавшегося солнца стояло прямо на севере. То есть темнее уже не будет, и, стало быть, решать следовало сейчас.
Вот прямо сейчас.
Сердце лихо заколотилось. Оленюшка вдруг заново вспомнила, что ей ещё не нарекли настоящего имени, не обернули бёдер взрослой женской одеждой. То есть собственной воли и способности к разумным решениям ей покамест как бы даже не полагалось. Вот по осени вскочит в понёву, тогда и…
Она представила себе чистые, славные лица юношей из соседних семей, тех самых юношей, для которых её мать заготовила целый кошелёк гранёных переливчатых бусин, и душу сжала тоска. Как они задирали друг друга, стремясь понравиться ей, как
