Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина

Время было за полночь…

Тимофей вышел подышать и разогнать сон и, разминаясь, побрел пустырем обширной ограды на другую улицу. Не успел перелезть через забор, как за спиною хлопнули выстрелы. Это было так неожиданно, что Тимофей не сразу сообразил, в чем дело. Сперва повернул обратно, но, когда раздался крик из ревкома, понял, что не иначе как налетела банда. Чего доброго, сам Елизар Елизарович! Это же ясно-понятно. Два кирпича золота, конфискованного из тайника Юскова, находились в ревкоме!

Одним махом Тимофей перескочил изгородь в проулок и подбежал к ревкому с другой стороны. Выглянул из-за угла, и вот они!.. Двое в седлах с карабинами на изготовку, и двое стояли у лошадей. До бандитов было шагов десять – пятнадцать. Хотел сперва снять конных, но тут на крыльцо выбежал еще один, в полушубке, с револьвером.

– Боровиков смылся! – По голосу Тимофей узнал бывшего урядника, Игната Юскова. – У Зыряна он! Мы их сейчас там…

Тимофей прицелился и выстрелил. Игнат кувыркнулся с крыльца. Еще два выстрела по конным: пешие, бросив коней, кинулись в ограду ревкома. Кони помчались по улице. Всадник тащился по земле, нога застряла в стремени. На выстрелы из своей ограды выбежал Зырян, в полушубке, без шапки, с винтовкой. Тимофей все еще прятался за углом, поджидая бандитов из дверей ревкома. И вот сам Елизар-сомище, в распахнутой шубе, револьвер в лапе, а левой тащит мешок с золотыми слитками. За ним – Алевтинушка. Тимофей выстрелил – Юсков упал, а Алевтина с визгом бросилась обратно в двери; как раз в этот момент кто-то пальнул в Тимофея со стороны проулка. Тюкнуло в правое плечо. Зырян не растерялся, ответил тремя выстрелами из винтовки в проулок. Подбежали братья Харитоновы и с ними Головня.

Мамонт до того крепко спал, что первых выстрелов не слышал. Харитонов-старший рассказывал, как в ревком влетели трое: братья Юсковы и еще какой-то бандит с ними. Пристрелили Крачковского и дружинника Василия Трубина.

Кособочась, зажимая рукой правое плечо, Тимофей сказал, что надо поймать коней.

Слышалась стрельба на Большом тракте.

– Кто бы это?

Выстрелы сдвоились.

– Из винтовок!

– Сигнал дают, – сообразил Зырян. – Банда, кажись, была не вся.

– Может быть, – согласился Тимофей. Маузер он успел поднять и засунул в карман шинели. – Зырян, смени обойму в моем маузере. Да подберите оружие бандитов.

Братья Харитоновы побежали ловить коней. Зырян подобрал оружие – два револьвера и карабин.

Где-то далеко, за рощей, раздался винтовочный залп.

– Ого! – присел Зырян.

– Надо уходить, – решил Тимофей. – Головня, дай-ка мне мешок с капиталом Юскова. А ты, Зырян, подыми Авдотью. Идите поймою в Щедринку, на самый край деревни. Там сообразим. Ну, а ты что? – спросил у Головни.

– Мое дело при ревкоме.

Братья Харитоновы подвели четырех юсковских коней.

Сам казак, командовал казаками, а вот, поди ты, оробел хорунжий Лебедь, когда вышел на улицу.

Конников видимо-невидимо – холка к холке; кони всхрапывают, топчутся; всадники в полушубках, шубах, шапках и папахах с башлыками, забили всю улицу, и у каждого карабин за спиною, шашка.

– Есть тут таштыпские? – спросил Ной у одного из конников.

Тот посмотрел на него;

– Хто такой будешь?

Хорунжий сказал.

– Эвва! Сын атамана Лебедя! Ишь ты!.. С нами таштыпские, со Лебедем-атаманом. Тут наша сотня, каратузская. Таштыпские и монские на той улице.

Мамонт Головня, после того как в улице появились конные, спрятал свой револьвер в сенях ревкома и вернулся на крыльцо. Только сейчас услышал: Юсков стонет. Живой!.. Кого-кого, а Юскова Мамонт Петрович прихлопнул бы без оглядки на завтрашний день. Но – конные спешиваются. Четверо в башлыках подошли к крыльцу.

– Здесь ревком?

– Здесь.

– А ты кто?

– Председатель.

– А это кто лежит?

– Бандит. И вот еще один на крыльце.

– Кто их застрелил?

– Дружинники. Налет сделали на ревком.

– А ты жив-здоров, председатель?

– Меня не было во время налета.

– Где ты был?

– Спал.

– А ну, постой. Разберемся.

Тот, что разговаривал с Головней, задержался на крыльце, выкрикнул:

– Ко мне, Платон Тимофеевич! Ка-азаки! Слуша-ать! Занимайте дома для ночлега и отдыха! По собственному усмотрению! За ночлег и отдых, а так и за фураж рассчитаемся с жителями, как только большевиков вытряхнем из уезда! Паанятна-а?

К крыльцу подошел бородатый атаман каратузских казаков, Платон Шошин.

– Слушай, Платон Тимофеевич. Надо выставить патрулей на дорогах из Белой Елани. Никого не выпускать. В ревком собрать всех атаманов. На этом крыльце поставьте пулемет.

– О-ох, оо-ооох! – послышался стон.

– Кто стонет? – оглянулся командующий. – А! Живой! А ну, занесите его в избу. Ты, председатель!..

Головня ухватил Юскова за воротник шубы и потащил в помещение.

Старики-тополевцы – Варфоломеюшка, Митрофаний, Прокопушко – громко пели псалом царя Давида, Алевтина Карповна, перепуганная насмерть, жалась к Михайле Елизаровичу. А там в маленькой комнатушке распластался на полу Крачковский. Туда же Головня затащил мертвого дружинника. Из комнаты в открытую дверь несет холодом. Убегая из ревкома, один из бандитов высадил раму. Если бы он выбежал на крыльцо, кто знает, может, лежал бы теперь мертвым в обнимку с урядником.

Ввалились офицеры. Двое в башлыках, молодые, с усиками – у одного пшеничные, навинченные вверх стрелками, у другого черные, – в белых тулупах поверх шинелей, сразу же приступили к Головне:

– Так, значит, председатель?

– Председатель.

– Фамилия?

– Головня.

– Головня?!

Переглянулись, сбрасывая тулупы на пол. В шинелях без погон, при шашках и револьверах, офицерье. Одного из них, с пшеничными усами, Головня узнал: атаман Сотников!

– Так, так, Головня! Па-аговорим, – уставился атаман. – А это что за люди? Арестованные? За что?

– За контрреволюцию.

– И старики за контрреволюцию? Та-ак, председатель!

Большая комната наполнилась холодом, скрипом, ремнями, шашками, карабинами, шубами, дохами. И все это двигалось, оттесняя Головню к лавке, где сбились в кучу арестованные, а среди них Алевтина Карповна – настороженная. Протокол-то допроса собственноручно подписала! И протокол лежит в той комнате на столе!

Юсков стонал возле печки. Кто-то из казаков посмотрел на него и сказал, что он еще живой.

Михайла Елизарович отважился:

– Дозвольте, служивые!.. Брат мой Елизар Елизарович!.. Может, часует…

– Елизар Елизарович? – Атаман посмотрел на стонущего. – Вот оно как!.. Сейчас же отнесите в его дом. Отыщите нашего доктора. Он ехал с каратузскими казаками. А ты, председатель, арестован! Оружие!

Юскова утащили. Михайла Елизарович ушел следом за казаками. Старики подались восвояси. Алевтина Карповна осталась. Протокол же есть!.. Головню обыскали, но оружия не нашли. Кто-то из казаков сообщил атаману, что в малой комнатушке лежат трое убитых и рамы высажены.

– Кто такие? – спросил Сотников у Головни.

– Сотрудник УЧК Крачковский, дружинник Трубин, бандит Юсков, бывший урядник.

– Тэкс! Сотрудник УЧК! Чем он тут занимался?

– Следствие вел.

– Фигура! Где-то я тебя видел! Большевик?

– Социалист-революционер.

– Штоо?

– С мая девятьсот одиннадцатого года, – последовал ответ, озадачивший атамана.

К председателю подошел низенький человек с черной бородкой и черными усами, в шубе и шапке.

– Поразительно! – удивился он. – В тайге встречаемся с нашим сопартийцем! Весьма, весьма рад. Вот вам, атаман, живой пример проникновения силы нашей партии в массы. Как вы здесь оказались, товарищ Головня?

– На вечное поселение спровадили при царизме. Другой дороги сюда не было.

– Великолепный ответ! Рад с вами познакомиться! – И подал Головне тонкую интеллигентную руку: – Яков Матвеевич Штибен, председатель Енисейского губернского бюро партии социалистов-революционеров. Вы знаете, какой погром учинили большевички в Красноярске над нашей фракцией? Бюро разгромлено, многие томятся в тюрьме, и нам в данный момент следует собрать все свои силы…

Атаман Сотников, приглядываясь к председателю, взорвался:

– Морда! Ты не эсер, а большевик! Я тебя вспомнил. В шестнадцатом году, осенью, я захватил тебя на подпольной сходке большевиков. Так или нет? Сходку проводил Вейнбаум! Ну?!

– На той сходке были ссыльные от разных партий, – ответил Головня. – Я от эсеров. Петержинский – бундовец, Крачковский, который сейчас лежит мертвый – большевик, а в общем – политссыльные. А вы тогда, извиняйте, в какой партии состояли? Царю-батюшке служили? Плетями драли эсеров и большевиков?

Маленький курносый атаман ощетинился, подпрыгнул и сунул сопартийцу кулаком в нос и губы. Но разве собьешь Мамонта таким ударом? Мамонт Петрович, не размахиваясь, прямым ударом, торчмя дал сдачи, и атаман отлетел на казачью стену, подпирающую сзади, схватился за револьвер. Быть бы Мамонту Петровичу на небеси, если бы не встал между ним и атаманом Яков Штибен:

– Тихо, тихо, товарищи! Без потасовок, прошу вас.

Алевтина Карповна