Автопортрет: Роман моей жизни - Владимир Войнович

Следившие за мной пытались это делать скрытно. Бывало, я их замечал, но делал вид, что не вижу. А если показывал, что заметил, они от скрытной слежки переходили к демонстративной и даже применяли угрожающие маневры. Я описал выше, как одна машина выезжала вперед и резко тормозила, а другая наезжала сзади. Потом они попробовали пугать меня иначе. Один раз я остановился, вышел из машины, их «Волга» тут же прошелестела мимо, коснувшись моего пальто. Я понял, что меня пугают, и знал, что сделаю им большое одолжение, если буду пугаться. Следующий раз, заметив приближающуюся их машину, я не отстранился от нее, а, наоборот, шагнул на середину дороги. Им пришлось жать на все тормоза и крутить руль в сторону. Иногда я выходил из себя и, пропустив их машину вперед, сам начинал ее преследовать. Другой раз загнал в известный мне тупик, круто развернулся и помчался навстречу, показывая, что готов их таранить. Еще был случай. Зима. Должны прийти гости. Они поставили машину прямо перед подъездом, чтобы своим видом терроризировать приходящих. Закрыв все окна, сидят внутри вчетвером при работающем двигателе, греются. Я постучал им в окно. Они, как водится, долго не слышали. Наконец водитель опустил стекло. Я ему сказал:

— Я вот сейчас поднимусь к себе и вернусь с молотком. Если вы за это время не уберетесь, перебью вам все стекла.

Поднялся наверх, глянул с балкона, машины уже не было.

За все годы слежки они ни разу не попытались вступить со мной в контакт. С другими диссидентами поступали иначе. Еврейскому диссиденту Воронелю пообещали сломать ногу, если он будет от них бегать. «Нам, — сказал ему кагэбэшник, — в крайнем случае объявят выговор, а ты останешься без ноги». Амальрика обещали в метро сбросить под поезд.

Пугали приходивших ко мне. Детский врач Нина Дементьева шла к моей дочке Оле. Два типа в надвинутых на лбы кепках остановили ее и сказали:

— Вы туда не ходите.

— Куда туда? — спросила она.

— Туда, куда вы идете.

Дементьева не испугалась.

— Я врач, — сказала она. — Хожу и буду ходить туда, где я нужна.

Так же остановили тогдашнюю жену АнтоноваОвсеенко Тамару Лепехину. Она тоже ответила им резко и без последствий. Еще один случай оказался не таким безобидным.

Итальянская славистка Серена Витали шла к жившему подо мной Виктору Шкловскому. Ее тоже остановили с предупреждением, чтоб не ходила туда, куда идет. Она не поняла, о чем речь, и пошла дальше. После посещения Шкловского в троллейбусе ее ударили чемто тяжелым по голове и пообещали:

— Еще раз придешь к Войновичу, совсем убьем.

Вот в таких условиях я жил. Свидетелями были мои друзья и соседи. Когда Искандер поинтересовался у Сарнова подробностями моей жизни и Бен ему рассказал, Фазиль задумчиво произнес:

— Я бы так не смог.

Наверное, это было в 1979 году, когда меня уже совсем допекли кагэбэшники. Несколько дней я записывал номера ездивших за мной автомобилей, после чего написал письмо Андропову (разумеется, открытое и переданное иностранным корреспондентам) с перечислением всех номеров. Утром следующего дня я вышел к машине и увидел, что все четыре шины спущены. Я позвал из соседнего гаража механика, он снял резину, пошел чинить. Когда я с ним расплачивался, он сказал:

— Владимир Николаевич, а врагито у вас непростые!

— А какие же? — спросил я.

— Ну, не простые, — повторил он. — Шиныто у вас не проколоты, а прострелены.

Иногда кагэбэшники вели себя странно. как-то я вышел вечером, сел в автобус. Вдруг — проверка билетов. А я вижу, что это не контролеры. Они проверили билеты у нескольких человек передо мной, потом мой билет, и все, больше не проверяют. Сели за мной и дышат мне в затылок. Через некоторое время встали и вышли. Я думаю, это были скрытые угрозы — когда два кагэбэшника сидят сзади, не знаешь, что они сделают. Они как будто хотели мне показать: мы здесь, мы будем портить тебе жизнь.

Новый год и волкитолки

Почемуто плохо помню, как встречал тот или иной Новый год в молодости. Чаще происходило это в шумных компаниях, и все эти ночи, похожие одна на другую, прошли и в памяти не задержались. Кроме одной.

Последние Новые года мы встречали на даче семейства Балтеров в деревне Вертошино, в ста километрах от Москвы (рядом с Домом творчества писателей Малеевка). Построившего этот дом Бори Балтера уже несколько лет как не было в живых, но нас регулярно приглашали и, похоже, в самом деле нам были рады Борина вдова Галя и ее дочь Ира Радченко. Новый, восьмидесятый год собрались встречать там же. 31 декабря моя шестилетняя дочка Оля, едва проснувшись, спросила, когда придет Дед Мороз. Я сказал: «Скоро». Она спросила: «А когда скоро?» Я сказал: «Очень скоро». Она спросила: «А когда очень скоро?» Я сказал: «Вечером». Она спросила: «А когда будет вечер?» Я сказал: «Когда пройдет день». Она спросила: «А когда пройдет день?» Я сказал: «К вечеру как раз и пройдет». Она подумала и спросила: «А как пройдет день? Разве у него есть ноги?»

Последние дни декабря запомнились как необычно холодные. В Москве температура воздуха доходила до 43 градусов, а где-то и до 46. Рассказывали, что в некоторых районах полопались трубы, вышло из строя отопление, и люди рубили в парках деревья и разводили костры прямо в квартирах. Большинство машин, стоявших на улице, не завелись, и наши «Жигули» не стали исключением. Но Валя Петрухин поймал на улице грузовик и завел машину с буксира. Хотя тоже не сразу. Тормозные колодки примерзли к дискам, и грузовик долго таскал машину по обледеневшей дороге, пока наконец колеса не ожили. Тогда и завелся двигатель.

После обеда добрались до Вертошина. Там уже была хозяйка Галя Балтер, ее дочь Ира Радченко, Ирин ухажер, а впоследствии муж, двоюродный брат Бориса Балтера Виктор Есипов. Потом приехала наша подруга, внучка знаменитого Щорса и дочь академика Халатникова Лена Щорс со своей дочкой и ровесницей Оли Ксюшей. После них еще пришли гости из Дома творчества, некоторые с детьми.

Поскольку был канун Нового года, естественно, стал вопрос о елке. О том, чтобы ее купить, не было и речи. Не потому, что жалко было на нее тратить деньги, а потому, что хорошую елку купить было попросту невозможно. В Советском Союзе, как известно, все было дефицитом. Трудно было купить или, как тогда говорили, достать детские игрушки, женские колготки, мужские перчатки, стиральный порошок, туалетную бумагу и вообще все остальное. Но если отсутствие каких-то товаров еще можно было как-то объяснить неурожаем или тем, что они у нас не производятся, то отсутствию нормальных елок в столь лесистой стране, как Советский Союз, можно было только удивляться. На специальных площадках продавались убогие хилые деревца, на которых хвои оставалось так мало, что они казались побритыми. Именно поэтому мы елку покупать нигде не стали, а решили идти в лес и добыть настоящую. Тем более что мы жили в таком государстве, где лес, как и другие природные ресурсы, принадлежал народу, и мы, как часть народа, еще не имея ваучеров, считали себя вправе взять часть принадлежавшего всем богатства.